— и он начинает двигаться сам, поддерживая непонятный мне ритм и включая в него движения своими пальцами.

Я глажу в ответ, подстраиваюсь под него и позволяю делать с собой всё, что он хочет. Его пальцы то двигаются настойчиво, то дразнят лёгкими прикосновениями, и когда Эрик мягко прикусывает зубами чувствительную кожу на шее, меня неожиданно с головой накрывает той колоссальной экстатической лавиной. Удовольствие вспыхивает в теле, оглушает и медленно гаснет, а мой маг издаёт хриплый полурык и сжимает меня в яростном объятии. В пальцах горячо пульсирует его плоть.

Ошарашенная и смятённая произошедшим, я утыкаюсь лицом во влажное плечо Эрика, отчаянно пытаясь сориентироваться в противоречивых чувствах. Мне стыдно и одновременно невероятно хорошо, кажется, что я навсегда пропахла своим магом и больше не имею права называться невинной. Я словно перешагиваю какую-то важную черту и навсегда меняюсь, осознавая свои новые грани и потребности.

Мне не нравится, что мы едва знакомы, не женаты и нарушаем приличия, но в то же время мне безумно, до одури нравится это ощущение близости и открытости, к которому толкает меня Эрик.

Понимаю, что хочу я того или нет, но между нами навсегда образовалась связь, и как бы ни сложились обстоятельства дальше, я никогда не смогу вычеркнуть из жизни и памяти этот момент. Момент на грани смерти, приличий и оглушающего, недозволительного удовольствия.

А ещё впервые понимаю, чего хотят мужчины и на что многократно намекал Синвер.

Эрик нежно гладит меня по спине и покрывает шею короткими поцелуями.

— Моя фиалочка, страстная и обольстительная.

Я поднимаю на него полные непрошенных слёз глаза.

— И тебе совсем не стыдно?

— Стыдно? Да я в восторге. Пятнадцать минут назад мы все были смертниками, а сейчас я лежу рядом с самой прекрасной и желанной лардой на свете, живой, удовлетворённый, второй в известной мне истории человечества маг, которому удалось разрушить Саарский купол, и первый, которому удалось выжить. И это всё твоя заслуга, Амелия, так что прекращай плакать, одевайся и пойдём поищем, кому там жить надоело. Кстати, после такого я непременно обязан на тебе жениться.

— Но… я не хочу за тебя замуж… — без особой уверенности отвечаю я.

— А я не хочу терять самообладание при виде твоих необыкновенных фиалковых глаз, но имеем то, что имеем. Амелия, я обещаю сделать тебя очень счастливой. А теперь не спорь, поднимайся, нам надо одеться и покарать всех врагов, пока Томин их не проворонил, отвлёкшись на своё отражение в зеркале. А потом ещё поесть надо, а то у меня аппетит разыгрался. То, что не закончили сейчас, закончим сегодня ночью.

— И моё согласие тебе не требуется? — отчаянно спрашиваю я. — Неужели ты не подождёшь хотя бы до свадьбы?

— Твоё согласие я уже получил только что, а что до свадьбы, то я предпочту соблазнить тебя раньше и не оставить выбора. Пять недель до конца твоего траура ещё нужно как-то дожить, что в текущих реалиях может быть проблемой. А я всю жизнь ждал такого счастья, как ты, и не собираюсь откладывать его. Так что можешь позлиться и даже швырнуть в меня чем-то тяжёлым, но тебе лучше смириться с мыслью, что ты — моя, и сегодня ночью станешь моей окончательно. А если долго будешь лежать тут такая соблазнительно обнажённая, то сильно рискуешь стать таковой прямо сейчас.

Я вскакиваю с кровати, едва не упав, и натягиваю на себя платье. От слов Эрика становится досадно и горько. Неужели я в его глазах не заслуживаю элементарного уважения или хотя бы помолвки по всем правилам? Предложения? Кольца?

Маг помогает мне одеваться на удивление чёткими и отработанными движениями.

— Я думала, что ты только раздевать умеешь, — ядовито шиплю я, злясь на него за беспардонность и на себя — за слабость.

— Я полон сюрпризов. А сейчас лучше отвернись, иначе придётся приступить к третьему уроку, потому что меня ужасно возбуждает, когда ты на меня смотришь такими возмущёнными, мечущими молнии глазками.

Фыркаю в ответ на его очередную наглость. Подхожу к зеркалу, поправляю причёску и платье, пытаясь придать себе хоть немного приличный вид. Рот припух и горит от поцелуев, глаза лихорадочно блестят, а руки мелко дрожат. Я прикрываю веки и стараюсь успокоиться. Не получается, потому что рука Эрика вдруг скользит в декольте и сжимает грудь, а его губы обжигают шею.

— Ты сказал, что это был второй урок… — завороженно выдыхаю я. — А какой был первый?

— Урок первый состоял в том, что ты восхитительна, и тебе не стоит в этом сомневаться, а ещё не стоит дуться на меня за то, что я при виде тебя теряю голову. Бери вещи и пойдём, красавица, пока я не передумал. Поедешь со мной, потому что ты сейчас умопомрачительно пахнешь страстью, и если мы хотим сохранить наши маленькие шалости в секрете, то лучше тебе сейчас к другим мужчинам не приближаться. Хотя лучше вообще не приближаться — я, оказывается, ревнивый.

Я хватаю сумку, и несносный маг выводит меня из комнаты, держа за руку и успевая поглаживать ладонь пальцем. Ту самую ладонь, которая несколько минут назад обхватывала... От этой мысли я удушливо краснею. Эрик останавливается, разворачивает меня к себе, ласково гладит по щеке и шепчет:

— Мы не сделали ничего плохого. Большинство лард в столице делают это до брака и отнюдь не с будущим супругом или не только с ним одним. Ты страстная, яркая, живая и чувственная, такие женщины вызывают восхищение и любовь, и тебе стоит гордиться собой, а не стыдиться этого.

— Ты просто хочешь меня обесчестить, чтобы у меня не осталось выбора, кроме как выйти за тебя! — с досадой упрекаю я.

— Тому, кто придумал слово «обесчестить», я бы забил деревянный кол прямо в затылок. Ставлю свой столичный дом на то, что это была старая карга, которая в молодости вдоволь поскакала… — он запнулся и перефразировал: — поразвлекалась, годам к сорока пяти вдруг поняла, что больше никому не интересна, и начала брызгать ядом в молодых и задорных девчонок, а к пятидесяти стала главной поборницей благочестия города. Иначе как объяснить то, что мужчина пятнает свою честь подлыми поступками, а женщина — тем, что подарила кому-то ласку и любовь