«Но у них нет факелов. Они ведь не думают, что будет трудно пробраться в нашу комнату».

«Конечно. Но они смогли бы пойти и принести один».

«Ах! И сначала разбудить Бобра среди ночи и с почтением попросить пустить их на военный объект, потому что им надо вооружиться для проведения некой не указанной в военных бумагах операции во время Монашеской ночи?»

Они рассмеялись в первый раз.

«Нет, ты, конечно, прав. Вероятно, они не подумали об этом и среди ночи вряд ли вломятся на склад. Но если, представим гипотетически, такое произойдёт, ты должен приготовиться схватить факел, выбить стекло и выбросить его как можно быстрее. Иначе мы превратимся в копчёную салаку».

«Копчёную треску, ты имеешь в виду?»

Они рассмеялись снова.

Потом опять тишина, и дождь по стеклу, и ветер снаружи. Время неумолимо ползло вперёд.

«Хорошо, если мы будем продолжать беседу, — сказал Эрик немного спустя. — Хотя нам стоит разговаривать шёпотом, если они придут. Пусть, по крайней мере, думают, что мы лежим и дремлем. О чём мы будем разговаривать? Лучше найти другую тему, например, что случится, если… да, ты знаешь».

«Мы можем поговорить о Полифеме, например. Я считаю, что Полифем — это символ зла, а ты как думаешь?»

Эрик не согласился. Скорее ради самой дискуссии. Гомер, наверное, не думал ни о каком «символе», когда рассказывал о Полифеме. Это сегодня известно, что великаны или одноглазые циклопы — плод человеческой фантазии. Но ведь Гомер, скорей всего, был убежден, что действующие лица греческой мифологии существуют в реальности! Если тогда верили, что существуют Зевс, и Афродита, и Посейдон, вполне вероятно, верили и в существование циклопов. Значит, Полифем не воспринимался символом чего-то, он был так же реален для Гомера, как Силверхиелм для них, как раз сейчас, здесь, в темноте.

Но почему тогда называть Полифема злом?

Следует ли считать его злом, если подумать? Он ел людей из команды Одиссея, полагая, что это вкусно, а не для того, чтобы навредить им. Полифем по своей «человеческой» сущности был создан одноглазым великаном с судьбой сторожить огромных овец (наверное, действительно огромных, если Одиссей и его парни смогли повиснуть под ними?), а маленькие людишки, которые пришли и начали есть его овец, представлялись, наверное, только дикими зверьми, наносящими урон животноводству. Как волки, хотя и съедобные. Лопари убивают волков не из жестокости.

Может, правильно называть Полифема только опасным и глупым?

Но Силверхиелм вёл себя совершенно иначе. Как человек, Силверхиелм должен был в принципе смотреть на других людей как на равных себе. Он не отличался глупостью, просто был жестоким. Достаточно интеллигентным и жестоким.

Зло, вероятно, живет в мозгу. Акулы, другие хищники беспощадны к своим жертвам, но там действует не мозг, а инстинкт. Жестокость, зло тут ни при чем. Полифем представлял собой неизвестную угрозу, опасную в человеческой фантазии. Силверхиелм был злым сознательно и не страдал недостатком интеллекта. Но откуда в нём эта злость?

Пожалуй, он также не отличался жестокостью в прямом смысле этого слова. Пьер вспомнил о пытках инквизиции. Можно ли назвать жестокими монахов-истязателей? Вроде бы можно, поскольку они пытали. Но ежели они верили, что их деяния нравились Господу? Если ими действительно руководило убеждение, что они, как слуги Господни, должны очистить мир от зла ереси. Разве эта высокая цель не оправдывала средства?

Всё ещё больше перепуталось. Силверхиелм и его мафия верили, что надо спасать Щернсберг от гибели. И они на самом деле выглядели священниками, которые искренне верили в справедливость своих деяний.

Нет, здесь не сходились концы с концами. Стоило подумать и начать всё сначала.

Итак. Если посмотреть на Силверхиелма, когда он бил младших. Он ведь явно наслаждался этим занятием. Никто не использовал так много ударов-на-один-шов, как он, и никто из третьего гимназического класса не вытаскивал в квадрат так много воспитанников реальной школы. Ему просто-напросто нравилось это. Потому что есть люди, которые получают удовольствие, мучая других. Как известный папаша, например.

И Силверхиелм лгал, если задуматься. Борясь за пост префекта, он лгал о социал-демократическом движении в реальной школе. Хотя все знали, что нет никакого такого «движения». Он лгал, чтобы прийти к власти. Измышленные им причины для применения силы не имели ничего общего с правдой. Значит, сравнение с инквизицией не годилось.

Что касается болтовни о социал-демократах, она явно принесла свои плоды. Во время избирательной кампании сторонники нового префекта толковали, что Бернард проявлял «мягкость в отношении социал-демократов» Сначала Силверхиелм нарисовал лживую картинку опасностей, с которыми требовалось бороться. Потом сказал, что именно ему самому предстоит миссия ангела-спасителя, наподобие Святого Георгия (а школьные традиции и так далее оказались красавицей, которую надо спасти). Социал-демократов же назначили драконом.

Для всего этого требовались умение планировать, тактическая ловкость и сотрудничество с карьеристами. Полифем ничего не планировал, к нему только случайно нагрянули овцекрады.

Силверхиелм, следовательно, был жестоким, олицетворял собой зло.

Но откуда это в нём? Может, такими рождаются? Или он испытал слишком много зла в детстве? Объяснение, что он приехал в Щернсберг достаточно давно и местная среда оказала на него своё влияние, не выдерживало критики. Бернард тоже провел здесь немалое время, но имел другие взгляды, язык не поворачивался назвать его по-настоящему жестоким.

Найти объяснение никак не получалось, их разговор просто пошёл по кругу. Но одно в любом случае представлялось ясным. Таким, как Силверхиелм, всегда следовало оказывать сопротивление и давать сдачи всеми возможными способами. Такие, как он, не должны побеждать. Их требовалось встречать силой, когда они приходили. Или, на худой конец, издевками и смехом.

Хотя легко получалось только на словах. Как раз сейчас ситуация выглядела не особенно приятной. На этот раз Силверхиелму, вероятно, предстояло сорвать банк. И на следующий день праздновать победу, хвастаясь, как выглядел Эрик, когда его привезли в больницу. Жаль, если так всё и закончится. Но сопротивление необходимо в любом случае, даже в безнадёжной на вид ситуации. Только так и не иначе. Личностей вроде Силверхиелма нельзя пускать на пьедестал победителей ни сейчас, ни в будущем.

Но какие средства годилось использовать? И здесь разговор опять зациклился на Ганди и Алжире. Согласие, казалось, не придёт никогда. Они замолчали.

Дождь всё ещё стучал по стёклам. Ветер чуточку стих, но пока ещё никакие другие звуки не нарушали тишину. Вдалеке в темноте зелёные светящиеся стрелки будильника показывали без пяти двенадцать.

«Если ты прав, они скоро придут», — сказал Эрик.

Пьер оказался прав.

Сначала звук крадущихся шагов и голоса, казалось, существовали только в их воображении. Но вскоре в коридоре вспыхнули лампы, узкая полоска света пробивалась от верхнего края двери. Потом совершенно явно послышался шёпот.