книг. Я сложил все назад и снова закрыл конфетную коробку. Все это я выложил на стол, и кучка вещей оказалась до смешного мала, так что мне пришлось еще раз осмотреть комнату — не забыл ли я чего. Ну конечно, книги! Кроме молитвенника ему принадлежали еще: «Selecta Pietatis Exercitia»[17], затем французско-словацкий словарь, томик избранных стихов Рильке, «Обряды пасхальной недели» и книжечка с золотым обрезом, в которой, правда, не хватало нескольких страниц (титульная страница тоже была вырвана). Когда я ее открыл, из нее выпал листок бумаги, а на нем было одно из стихотворений Рильке:

Сосед мой, Бог, ведь я не без причин

тебя в ночи тревожу громким стуком,

но лишь тогда, когда совсем ни звука

из комнаты, где ты один.

Быть может, в чем-то у тебя нужда,

там ни души, а твой стакан порожний?

Я начеку. Дай знак, хотя б ничтожный —

приду всегда.

Меж нами только тонкая стена

по воле случая, но если чей-то рот —

твой или мой — вдруг кликнет, то она

неслышно упадет,

распавшись на щиты:

портреты, на которых ты.

Перед тобою как молва — твои же лики,

и если вдруг во мне проснется свет,

которым глубь моя тебе пошлет привет —

он раздробится по окладам в блики.

А дух мой, обессилевший насквозь, —

безроден, если он с тобою врозь.[18]

Стихотворение было напечатано на машинке, строки, расположенные очень густо, почти соприкасались друг с другом, но все равно два последних стиха не поместились и оказались на обратной стороне. Под ними было приписано рукой:

Это выглядело так, будто имя Рильке было связано со значками, которые, как мне показалось, указывали на какие-то церковные обряды и молитвы. Полистав книжку, я увидел, что они вставлены в тексте то тут, то там.

Я закрыл книгу и снова оглядел комнату. Что я еще забыл? Зимнее пальто может пока повисеть в шкафу. Остальные вещи я затолкал в портфель и был очень удивлен, что туда все поместилось. Портфель я поставил к дверям, словно Йожо в любой момент мог за ним прийти. Но у меня было такое ощущение, будто я сам собираюсь куда-то уехать.

Вскоре я снова нагнулся за портфелем. Какой же я дурак! Йожо приедет и рассердится на меня еще больше, увидев, что в его отсутствие я все собрал и смирился с его уходом. И действительно возьмет свои вещи и уйдет.

Правда, теперь ему и так придется это сделать, поскольку квартирная хозяйка его тут больше не потерпит, сказала же она, что стоит ему только вернуться, как она тут же выставит его вон.

И если он вернется, я должен буду объяснить ему позицию хозяйки!

Пусть хозяйка делает, что хочет, я в это вмешиваться не собираюсь. По мне, так пусть живет тут, сколько ему нужно, а меня и так скоро здесь не будет. Я взял портфель и разложил его вещи туда, откуда их достал. По мне — пусть живет тут. А я и так отсюда съеду. Но то, что сказала хозяйка, придется ему передать.

Ночью то и дело что-то тревожило мой сон: скрип калитки у соседей, шаги прохожего под окном, шорохи где-то на чердаке или в комнате.

Встал я ни свет ни заря. Не успел одеться, как пришла хозяйка. Она приоткрыла дверь и сначала сунула внутрь одну голову. — Вы уже встали? — Потом влезла в комнату вся целиком. Кивком ответила на мое приветствие и озабоченно на меня уставилась. — Пан Гоз, ну, скажите на милость, что ж это за человек такой?!

— Я тоже на него сержусь.

— Вот, видите. Этого нам только не хватало! Послушайте! Пан Гоз, не случилось ли чего?

— Не знаю. Что-то могло помешать ему вернуться.

— Серьезно? Я всю ночь думала, и в голову приходило самое плохое.

— Бросьте! О самом плохом даже не думайте.

— Лишь бы нас не забрали!

— Еще чего! Вы и не знаете ни о чем. Он был всего лишь у меня в гостях, и вам о нем, может быть, ничего не известно.

Она немного успокоилась. — Пан Гоз! Он ведь и в домовой книге не был записан.

— Вот видите! Вы о нем и не слышали никогда!

— А с вещами его что сделаете?

— Не знаю. Подожду еще. А там видно будет.

Я решил поехать в Бруски.

Но сначала надо было показаться в Братиславе, поскольку перед праздниками я договорился о встрече с профессором по поводу моей дипломной работы. Пришлось ждать его битых два часа. Наконец, мы увиделись с ним в коридоре. К моей работе у него было лишь несколько мелких замечаний, в целом она ему понравилась. У меня сразу поднялось настроение. Немного повеселевший, я поспешил на вокзал. По дороге мне пришло в голову, что я не поздравил Эву и ее родителей с праздниками — хотел было к ним заехать, но Йожо спутал мои планы, и я решил исправить это сейчас. Купил Эве носовые платки, а ее маме коробку конфет, пусть видят, что я о них не забывал. Старику я не купил ничего, хотя и собирался, даже присматривался к бутылке боровички, но потом передумал. Все-таки нельзя оставаться совсем без денег!

Я пришел к ним как раз в тот момент, когда они ссорились. Эвин отец вернулся с работы и был недоволен обедом. Он подал мне руку и сказал: Привет, Матько! — А потом потихоньку вышел из комнаты.

Эва тоже со мной поздоровалась. Подавая мне руку, она, как я заметил, покраснела. Мне показалось, будто это заметила и ее мать и украдкой глянула сначала на Эву, потом на меня.

Я объяснил, что хотел заехать к ним еще до праздников, но не смог. С самого начала меня так и подмывало выложить, ради чего я приехал сегодня, но не хотелось их сразу пугать. Я достал подарки, которые показались мне сейчас намного скромнее, чем тогда, когда я их покупал, но что поделаешь, от студента многого ждать не приходится. Однако обе они и так были приятно удивлены. Эва опять покраснела. И чтобы избежать благодарностей, я сразу же перевел разговор на Йожо.

Они не могли поверить