групповом мероприятии. Дэвид Зон вспоминал, что успех банкета Женской вспомогательной службы в 1924 году заключался в том, что он «дал женщинам сильный дополнительный импульс [организовать] больше мероприятий [для] Вспомогательной службы», потому что многие посетившие это мероприятие оставляли впечатляющие суммы[642]. Переосмыслив методы благотворительности в эмигрантском сообществе, Женская вспомогательная служба стала уделять больше внимания публичной деятельности, изменив не только идею белостокских евреев Нью-Йорка о филантропии, но и их представление, как через благотворительность проецировать белостокскую идентичность для всего мира.

Вспомогательная служба стала центральной в недавно сложившейся белостокской идентичности американских эмигрантов не только из-за множества мероприятий, которые эта служба организовывала, но, что более важно, потому, что их успех продемонстрировал вхождение еврейского сообщества в средний класс. Будучи частью еврейского сообщества Нью-Йорка, белостокская эмигрантская община продолжала принимать и идеализировать ценности среднего класса, в первую очередь поддерживая представление о том, что семьи среднего класса не позволяют женщинам работать даже во времена экономического кризиса[643]. В середине XIX века участие женщины в филантропической деятельности рассматривалось как показатель классового статуса ее семьи[644]. Отражением представления о том, что Женская вспомогательная служба демонстрирует классовый статус белостокской общины, стало высказывание Дэвида Зона об этой организации на обложке Bialystoker Stimme за 1933 год. Там он заявил, что «идея создания женской вспомогательной службы… действительно, оказалась пророческой… поскольку белостокские женщины умны и интеллектуальны», а их прекрасное воспитание и изысканные «манеры» заставляют их «ревностно и охотно жертвовать большой частью своего времени, чтобы принести старикам максимум счастья и комфорта»[645]. Зон завершил этот текст признанием, что члены Женской вспомогательной службы были подобны «матерям для престарелых мужчин и женщин [дома]»[646].

Подчеркивая их хорошие манеры и интеллект, Зон изображал членов Женской вспомогательной службы как обладающих особыми качествами женщин из высшего сословия. Называя их «матерями» для пожилых людей, он отметил их активную общественную роль в обслуживании Белостокского центра и дома престарелых, одновременно подчеркнув неоплачиваемый характер их работы. Его община явно принадлежала теперь к среднему классу, потому что ее женщины могли позволить себе не работать. Такое толкование Женской вспомогательной службы было далее развито Теодором Шторхом в статье, озаглавленной «Женщины завтрашнего дня», в которой он утверждал, что достижения Женской вспомогательной службы напрямую родственны «вкладу в общество», внесенному такими выдающимися женщинами, как Флоренс Найтингейл, Сьюзан Б. Энтони и Лиллиан Уолд[647].

Публичная репрезентация и эмигрантская филантропия

Женская вспомогательная служба стала пионером в поиске новых методов сбора средств. Тем не менее в изобретении приемов фандрайзинга ее участницы не были одиноки. Например, связь филантропии с общественной деятельностью, на самом деле, была частью гораздо более масштабного явления, охватившего еврейский мир в межвоенный период. Как отмечает Джеффри Шендлер, для еврейских филантропов стало обычным делом рассматривать свои усилия как «влекущие за собой не просто идеологические или финансовые обязательства, но и публичную демонстрацию этих обязательств»[648]. Многие еврейские благотворители измеряли свой успех «не только в финансовом плане», но и по способности побудить общественность оценить «достоинства их дела – их эстетические, политические и моральные основания»[649]. Связи между сборами средств для еврейских общин Восточной Европы и Палестины, хотя и остаются на периферии внимания современных исследователей, были совершенно очевидны большинству евреев в межвоенные годы[650].

Во-первых, кампании по сбору средств для обоих регионов были основаны на обращении к дарителям с призывом помочь построить новые еврейские утопии. Более того, в обоих направлениях использовали революционно новые методы: в отличие от традиционных моделей еврейской благотворительности, которые подчеркивали важность анонимности и секретности дарений, в межвоенных призывах к сбору средств подчеркивалось, что благотворительность является общественным мероприятием, посредством которого доноры демонстрируют свои идеологические убеждения, свой недавно обретенный классовый статус и сохраняющееся чувство долга перед единоверцами. Для белостокских евреев-эмигрантов публичные выступления, которых требовали белостокские благотворительные организации, означали возможность проявить верность Белостоку и одновременно продемонстрировать привилегии своего недавно достигнутого экономического положения. Посредством концертов, встреч и праздников, на которых собирали средства, Белостокский центр сделал филантропию основной сферой, в которой белостокские евреи-эмигранты выражали свою идентичность, лояльность и в то же время реализовывали себя как члены нового еврейского среднего класса.

С первых дней основатели Белостокского центра полагались на публичные мероприятия и страстные выступления лидеров во имя сбора средств для бывшего дома. На этих мероприятиях форма часто превалировала над содержанием. В 1932 году Джозеф Липник вспоминал первое заседание Белостокского комитета по оказанию помощи в 1919 году: «Я был председателем этой конференции и помню, что многие из присутствующих были в восторге от того, как говорил Дэвид Зон»[651]. Хотя Липник не мог припомнить, что именно сказал тогда Зон, зато не забыл, как он говорил. «[Мы] не привыкли слышать на собраниях общества» столь страстных речей» – вспоминал Липник[652]. Когда какой-либо представитель центра возвращался из Белостока, в главном зале устраивали поистине театральное собрание. Рассказывая о ситуации в бывшем доме, эмиссары старались придать своим выступлениям как можно больше драматического напряжения. Так после своего пребывания в Польше в 1923 году Ральф Вейн, президент Белостокского центр, рассказывая о «трагедии Белостока» перед большой аудиторией, был охвачен эмоциями[653]. Вечер продолжился рассказом Вейна о том, как те, кто был богатыми покровителями общины до войны, теперь зависят от чужой благотворительности. Он упомянул и то, что тысячи бывших соотечественников с нетерпением ждут американских виз[654]. Слушатели бурно реагировали на такие мелодраматические сообщения: вставали и делали спонтанные публичные объявления о пожертвованиях. Эта практика стала распространенной на обедах и ужинах, организуемых Белостокским центром.

Илл. 29. Роза Раиса, всемирно известная оперная певица, родившаяся в Белостоке. Ее считали «типичным представителем белостокцев». Фотография опубликована в Bialystoker Stimme 10:1 (март 1926), с. 24

Широко разрекламированные музыкальные выступления также использовались для сбора денег для Белостокского центра. Информационная брошюра под названием «Чем занимается Белостокский комитет помощи?» не только перечисляла денежные суммы, отправленные в Белосток благотворительными организациями из Нью-Йорка, Чикаго, Детройта, Кливленда и Патерсона, штат Нью-Джерси, но также подробно рассказывала о замечательных «концертах и балах» с участием «лучших музыкантов города», спонсируемых Белостокским центром[655]. Оценивая любовь своих избирателей к культурному досугу, Белостокский центр подчеркивал в рекламной литературе, что, давая деньги Белостоку посредством покупки билета, тот, кто, вероятно, был эмигрантом, весьма ограниченным в средствах, тем не менее, мог оказать поддержку Белостоку и одновременно приятно провести вечер[656].

Ничто не могло бы лучше проиллюстрировать центральную роль