Сбор средств в не меньшей степени повлиял на трансформацию рассеянного сообщества. Белостокские евреи-эмигранты создали особую культуру посредством своих благотворительных организаций, которые действовали параллельно с работой американских сионистов, а те «были призваны [на особую роль] в годы между двумя мировыми войнами – как другими, так и ими самими, стать импресарио сионизма». «Как и театральные продюсеры, – говорит ученый Джеффри Шендлер, – американские сионисты сосредоточили свою деятельность на финансовых и других материальных договоренностях для предприятия, реализованного другими… их власть находится на некотором отдалении от конечного результата их усилий, но все же жизненно связана с ним»[693]. Как и американские сионисты, белостокские евреи сами выбрали себя на роль продюсеров, чья задача – возродить еврейский Белосток. Если сбор средств для Палестины стал сродни «производству будущего», то сбор средств для Белостока, как и для остальной части Восточной Европы, был способом «создать прошлое». Подобно идишским кинематографистам межвоенного периода, которые «с беспокойством вглядывались [на свою аудиторию] и на экран», белостокские эмигранты, заботясь о своем имидже, использовали филантропию для построения нового образа самих себя и своего прошлого[694]. Филантропия позволяла им выразить обретенное чувство власти, показать, что они добились экономического успеха в своих новых домах. А использование коммерческого дискурса в призывах белостокских эмигрантов по сбору средств усиливало растущую важность демонстрации богатства – и это проливает свет на то, как сформировался более широкий дискурс еврейской экономики, благотворительности и власти, пропитавший европейскую еврейскую культуру в конце XIX и начале XX веков и ставший основой еврейской жизни в Америке. Сбор средств для Восточной Европы в некотором смысле (как будет показано в пятой главе) послужил генеральной репетицией сбора средств для Израиля.

Филантропия позволила белостокским евреям-эмигрантам не только продемонстрировать свой успех, богатство и самостоятельность, но и укрепить связи, объединяющие их рассеянную мигрантскую общину. В то время как исследователи современных иммигрантских диаспор утверждают, что евреи безвозвратно отделились от своих прежних домов, на самом деле, по мере того как белостокские евреи распространялись по всему миру, их экономическая деятельность, благотворительные сети и культурная идентичность связывали их новые дома с местами их происхождения в форме различных многоуровневых моделей, в рамках которых интересы местных, национальных и транснациональных сообществ сталкиваются друг с другом. Метафоры, которые белостокские эмигранты использовали для описания международного масштаба своей филантропии в межвоенный период – парламент или своего рода дипломатия – следует рассматривать как контраст с разрушительной ситуацией, о которой рассказывают письма их единоверцев, оставшихся в Белостоке. И если для некоторых отправка денег служила подтверждением связи с центром их диаспоры в Польше, для других, писавших о Белостоке, это стало выражением вечной привязанности к своему прежнему дому. Как и другие «рассеянные народы», белостокские эмигранты создали собственный плотный массив публикаций, которые они использовали для воссоздания своего прежнего мира, быстро менявшегося у них на глазах. Публикуя рассказы о Белостоке, они стремились осмыслить свою новую жизнь, одновременно обращая вспять чувство бессилия, которое они испытывали, когда становились свидетелями того, что происходило с евреями в Польше. Через создание многочисленных журналов и газет, которые распространялись по всему миру, белостокские евреи выражали свое понимание общей идентичности, и это, наряду с деньгами, укрепляло связи их рассеянной общины, пытавшейся оставаться единой в эпоху массовой миграции.

Глава 4

Переписывание истории еврейской диаспоры

Образы Белостока в международной еврейской прессе Белостока, 1921–1949 годы

Отмечая успех первого номера Bialystoker Stimme в 1922 году, Дэвид Зон похвалил белостокских евреев во всем мире за то, что они «не впадают в “океан забвения”»[695]. Как свидетельствовал поток писем от читателей из Соединенных Штатов, Южной Америки и Европы, что Белосток предоставлял «материалы, которые были интересны как для жителей Америки, так и для жителей самого Белостока». Более того, продолжал Зон, Bialystoker Stimme стал важной вехой в истории идишской словесности, поскольку в этом «поистине революционном издании» могли быть напечатаны статьи любого члена «различных белостокских колоний по всему миру», решившего написать о Белостоке, независимо от того, был ли он или она «обычным человеком» или профессиональным литератором или журналистом. Потрясенный проявленным интересом, Зон приглашал всех «пишущих людей из числа… соотечественников принять участие в наполнении издания»: так он стремился сделать его поистине народным, наполненным мыслями, стихами и воспоминаниями любого бывшего жителя еврейского Белостока. При этом он надеялся, что «голос Белостока» будет услышан не только через его жителей, которые живут в Польше, но и через тех, кого разбросало по миру. Наполняя журнал лирическими посвящениями Белостоку, Зон считал, что его публикация станет актом служения родному городу, объединяющим эту новую рассеянную еврейскую общину, и послужит новым типом общинного молитвенника.

Реакция на громкий призыв Зона, отзывавшаяся в течение следующих семидесяти лет, позволяет предположить, что написание статей о Восточной Европе заполнило вакуум, оставшийся в жизни сотен еврейских иммигрантов из Белостока. Они стали писать о своем бывшем доме в Bialystoker Stimme, а также в десятки других газет и журналов, спонсируемых различными организациями, составлявшими костяк этой рассеянной еврейской общины. Исследователи современных диаспор отмечают, что ушедшие в изгнание общины поддерживают связи на огромных расстояниях благодаря прессе, в которой они постоянно рассказывают и пересказывают историю своего общего прошлого и расселения[696]. Пресса транснациональной белостокской еврейской общины переосмысливала видение еврейской диаспоральной идентичности, создавая пространство для размышлений о тоске по прежнему дому, а также о ностальгии по утраченному времени.

Опираясь не только на традиционное еврейское богослужение, но и на давнюю традицию российского еврейского общества, евреи Белостока использовали печатную культуру для дебатов, решения политических вопросов и борьбы с меняющимися границами своей общинной жизни[697]. Начиная с 1860-х годов еврейские газеты на русском, идише и иврите появлялись по всей империи, что позволило еврейским авторам высказывать противоречивые взгляды на культурные перемены. Эти газеты не только предлагали революционно новое видение еврейского будущего и еврейского прошлого, но также внушали своим читателям идею о том, что пресса является средством, с помощью которого недовольные евреи могут обсуждать меняющиеся контуры окружающего политического, культурного и экономического ландшафта.

Независимо от того, поселились они в городах Европы, Северной или Южной Америки, евреи Белостока не оставляли позади яркие образы своего бывшего дома, рассматривая его как личную родину, родину диаспоры или имперский центр. Причудливые виде ния Белостока своеобразно определяли то, какими евреи видели себя, свою связь с регионом происхождения и отношения друг с другом[698]. Как показывают газеты транснациональной еврейской общины Белостока, о которых