— Честное слово, Ирма, иногда ты ведешь себя, как монашка, — шепнула она и высвободила руку. — Разве не весело чуть-чуть раззадорить всех этих мужиков? Выше подбородок, девочка. Они ничего тебе не сделают, если ты будешь идти быстрым шагом. Это как с котенкои играть — помахал бумажкой перед носом, а потом убрал ее. Ну, все, все. Смотри, какой день чудесный. Мы просто гуляем, расслабься, ради бога.

Я старалась. Мой наряд совершенно приличный и даже скромный, уговаривала я себя. Мадам позаботилась об этом. И вскоре, идя бок о бок с улыбающейся Молли, я действительно расслабилась. Мне помогло платье — мягкое, ласковое солнце так весело наполняло его светом, что сердце радовалось. Наши тени изящно скользили по стенам домов. Если бы Дзия увидела, как все на меня смотрят, на меня, Ирму Витале из Опи, она была бы довольна. И я гордо вскинула голову, несмотря на свой шрам, высокий нос и заурядные каштановые волосы.

Молли ускорила шаг. Потом схватила меня за руку.

— Плевать на мужчин. Ты погляди, сколько новых домов, каждый день сюда переезжают новые семьи, там селятся евреи, а там дальше — поляки. Пару лет назад здесь было чистое поле. Вон, смотри, три пансиона в ряд. Гавестон следовало бы купить один из них.

Теперь мужчины лишь украдкой поглядывали в нашу сторону, опасаясь своих жен: мы ушли из района с тавернами. Девочки дергали нас за юбки, чтобы пощупать ткань, и Молли насмешливо-сердито фыркала:

— Замарашки мелкие!

Но это тоже была своего рода игра. Мы уворачивались от цепких грязных пальчиков, а они весело хихикали над нами.

— А ну, брысь! — шуганула Молли белокурую девчонку с перемазанным вареньем ртом.

Я дала пенни юному оборванцу лет четырех. Бог ты мой, что за страна! Я иду в прекрасном платье по залитой солнцем улице, в городе Чикаго, с подругой — и у меня в кошельке есть деньги.

— Шевелись, нам уже недалеко, поляки живут через два квартала, — подгоняла Молли.

Мы свернули налево, потом направо, и наконец она остановилась, торжествующе ткнув пальцем вперед:

— Пришли!

На площадке полтора десятка мужчин клали кирпичную стену, неподалеку маленькие девочки играли с тряпичными куклами, мальчики постарше смешивали раствор, а женщины наливали рабочим пиво.

— Ты не представляешь, — Молли всплеснула руками, — как это было непросто, но я все разузнала: они строят церковь, и им нужны стулья. Понимаешь? Я отыскала склад, где целая куча этих стульев и договорилась с возницей — у него здоровенная телега. Так-то, дорогая моя.

Она нашла переводчика и завязался долгий спор. Одни настаивали, что надо самим смастерить церковные скамьи, другие предпочитали менее трудоемкий путь и хотели воспользоваться услугами Молли.

— Решать отцу Михаилу, — в итоге заявил переводчик.

— Ирма, ты бы не могла за ним сходить? — попросила Молли. — Они говорят, он тут в соседнем квартале, освящает новый дом или что-то в этом роде.

— Так пошли вместе, если это так близко.

— Пожалуйста, Ирма. А я пока попробую о ссудах договориться. Ну, сходи, а? Это безопасно. Тут никаких таверн нету, только жилые дома.

Да, это правда. И чтобы меня больше не называли монашкой, я согласилась сходить за священником. Переводчик заверил, что идти недалеко, пару кварталов на восток, там узкий дом, номер семнадцать. С синими занавесками. Нет, с красными, заспорила одна из женщин. Он пожал плечами:

— С красными, с синими… какая разница. Главное, найти отца Михаила.

Я отправилась на поиски, следуя указаниям переводчика. Это было не в той стороне, откуда мы пришли с Молли, и очень скоро я поняла, что «пару кварталов» уже прошла. Здесь, в путанице переулков и проходов между домами — это вообще трудно было назвать «кварталами» — никто не говорил ни по-английски, ни по-итальянски. И не слыхал про отца Михаила. Мне попадались узкие и широкие дома, с синими и с красными занавесками, а также и вовсе без них, с темными, блестящими на солнце окнами. Некоторые были без номеров. Дома номер семнадцать не было точно. Мое зеленое платье стало как будто тяжелее и сковывало движения. Может быть, отец Михаил уже ушел из того дома и направился в другое место. Может быть, проблема со стульями как-то утряслась. Пойду-ка я обратно. Если священник все еще нужен, за ним может сходить переводчик. Меня уже долго нет, Молли, наверно, волнуется.

Повернув на запад, чтобы сократить путь, я пошла по длинной улице, которая закончилась покосившимся деревянным магазином. На грубо сработанной вывеске была намалевана бычья голова, увенчанная связкой сарделек. Рядом стояли ведра и бочонки со свернувшейся кровью, комьями жира и хрящами. Бродячие собаки дрались из-за обрезков. Задыхаясь от зловония, я торопливо поднялась на крыльцо, где сидели две местные кумушки.

— Церковь, польская церковь? — без толку повторяла я. Затем попробовала итальянский: — Chiesa? Всплыло слово, слышанное в Кливленде: — Kirke?

Они глядели на меня с явным подозрением. Что эта леди, дескать, делает в таком районе, о чем она их допытывает? Мальчишки, игравшие рядом в стикбол, откровенно пялились на мою грудь. Один сделал неприличный жест, другой радостно фыркнул. Я ошарашенно озиралась вокруг. Когда это солнце успело зайти за верхушки деревьев и серый туман пополз по улицам?

— Мисс, вы заблудились? Могу я чем-то помочь? — мягко, без акцента, спросил кто-то прямо у меня за спиной, так что я нервно подпрыгнула.

— Не тревожьтесь. Я полицейский.

Высокий, с густыми песочными волосами и широкими усами, широкоплечий, в длинном однобортном пальто честерфилд. Отутюженные брюки, начищенные туфли на шнурках — джентльмен. Зачем же он говорит, что полицейский? Я осторожно отступила в сторону.

— У нас тоже бывают выходные, мисс. Но если надо прийти на помощь даме, — он вежливо дотронулся до коричневого котелка, — полиция всегда с радостью исполнит свой долг. — Он подошел ближе и положил сильную ладонь мне на руку. — Такой леди, как вы, здесь небезопасно оставаться.

Он резко прикрикнул на мальчишек, и они умчались прочь.

— Первачки, — пробормотал он. — Надо ставить их на место. Куда вы направляетесь, мисс?

Я отошла подальше, потому что от него пахло пивом. Хотя, должно быть и вправду, у полицейских тоже бывают выходные. Я безусловно заблудилась, и только монашки да еще деревенские дурочки шарахаются от каждого мужчины. Молли меня заждалась, она беспокоится. Я описала район, где оставила ее с рабочими.

— Да, там поляки строят церковь, знаю. Это недалеко, — заверил он меня. — Пойдем вон той дорогой, подальше от этой вонищи.

Мой провожатый не назвал своего имени, однако вел себя обходительно, поддерживая меня под руку у всякой ямы или бордюра. Когда он спросил, где я живу, а я ответила — в пансионе, его светлоголубые глаза с недоумением скользнули по дорогому платью.

— Это подарок из швейного ателье, где я работаю, — призналась я.