Какие-то струны задело

Перстами грозовых теней.

Неужто Она разглядела

Мерцанье лампады моей?

Ужель наконец-то стихает

Болезненных грёз круговерть,

И жизнь, как свечу, задувает

Дыханием девственным Смерть?

Не та, о которой мы пишем,

Едва научась рифмовать, —

Иная, которою дышим,

Когда уже нечем дышать!

— Господи, — простонала она. — Ну куда же онтак спешил?

— Паскарей уйти, пока не заметири, — откликнулсяМаса, зачем-то уткнувшись носом в подоконник, а потом и вовсе высунулсянаружу. — Сдерар деро и порез обратно.

— Кто полез? — всхлипнула Коломбина. — Кудаполез? О чем вы?

Японец ответил неожиданное:

— Убийца. Врез по позярной рестнице, проромир тереп ивырез обратно.

— Какой убийца? Гдлевский сам наложил на себя руки! Ах,ну да, вы ведь ничего не знаете!

— Сам? — Маса поднял с пола обрезок железнойтрубы. — Вот так? — Он снял котелок и изобразил, будто бьёт себясзади по затылку. — Так, Коромбина-сан, отень трудно. Нет, мородой теровексидер у стора. Кто-то зарез в окно. Мородой теровек перепугарся, побезяр кдвери. Убийца догнар и стукнур зерезкой по макуське.

Он присел на корточки над телом, поковырял пальцем вкровавой каше. Коломбина схватилась за край стола, потому что комната вдругпоплыла у ней перед глазами.

— Терепуська вдре-без-ги, — с видимымудовольствием выговорил японец звучное слово. — Отень, отень сирьныйубийца. Таких маро. Это хоросё. Гаспадизну будзет регче найти.

Коломбина всё не могла прийти в себя от нового потрясения.Так Гдлевский не покончил с собой? Его убили? Но кто? Ради чего? Бред, морок!

— Надо послать за полицией, — пробормотала она.

Хотелось только одного — поскорей выбраться из этой жуткойкомнаты с ее запахом свежей убоины.

— Я сама. Я спущусь к дворнику!

Маса покачал головой.

— Нет, Коромбина-сан. Снатяра гаспадзин. Пусчь смотрит.Порицию потом. Зьдите тут. Я иду искачь терефон.

Он отсутствовал минут двадцать, и это были худшие двадцатьминут в жизни Коломбины. Именно об этом она думала, стоя у окна и глядя наогоньки, что светились за черной массой Петровского парка. Обернуться боялась.

Когда сзади послышался легкий шорох, она зажмурилась ивтянула голову в плечи. Представилось, как с пола поднимается мертвыйГдлевский, поворачивает свою расколотую голову и движется к окну, растопыривруки. Нет ничего хуже, чем стоять к неведомой опасности спиной. Взвизгнув,Коломбина развернулась.

Зря. Лучше было бы этого не делать.

Гдлевский с пола не поднялся, лежал всё так же, ничком, ноего волосы непонятным образом шевелились. Присмотревшись, Коломбина увидела,как в ране копошатся, принюхиваясь, две мыши.

Подавившись криком, она ринулась к двери, вылетела налестницу и столкнулась с поднимающимся Масой.

— Звонир из нотьной аптеки, — доложил он. —Гаспадзин дома. Сейтяс приедет. Отень вам брагодарен, Коромбина-сан. Вам мозьноехачь домой. Я дорзен бычь тут и не могу проводзичь вас до извосика. Мне нетпроссения. — И японец виновато поклонился.

* * *

Господи, как же она бежала от проклятых номеров Кляйнфельда!До самой Триумфальной — только там встретился ночной извозчик.

Немного отдышавшись и собравшись с мыслями, вдумалась всмысл случившегося. Смысл получался простым, ясным, страшным.

Раз Гдлевский не покончил с собой, а убит (Масанеопровержимо это доказал), то совершить это могло лишь одно существо — если,конечно, возможно назвать эту силу существом.

Никто не влезал в чердачное окно по пожарной лестнице. Тудавошел не некто, а Нечто. Вот и объяснение удара чудовищной, нечеловеческоймощи.

— Смерть живая, — повторяла Коломбина, глядяшироко раскрытыми глазами в сутулую спину извозчика.

Существо, имя которому Смерть, может разгуливать по городу,заглядывать в окна, бить наотмашь. Может любить и ненавидеть, может чувствоватьсебя оскорбленным.

В чем заключалось оскорбление, нанесенное Смерти Гдлевским,понятно. Высокомерный мальчишка объявил себя ее избранником, не имея на тоникаких прав и произвольно выдумав Знаки, которых на самом деле не было. Он,действительно, самозванец, и за это его постигла участь всех самозванцев.

Величие случившегося повергало в трепет.

Коломбина безропотно дала вымогателю-извозчику целых дварубля, хотя красная цена за поездку была семьдесят пять копеек. Как поднялась ксебе на пятый этаж — не помнила.

Когда снимала свой траурный лиловый фартук, из кармана выпалквадратик плотной белой бумаги. Рассеянно подняла, прочла слово, начертанноекрасивыми готическими буквами: Liebste[7].

Сначала улыбнулась, вообразив, что это застенчивыйРозенкранц наконец отважился на решительные действия.

Потом вспомнила: за весь вечер немчик ни разу к ней неприблизился, а стало быть, никак не мог подсунуть записку.

Кто же это написал? И почему по-немецки?

В немецком языке Смерть мужского рода — Der Tod.

— Вот и мой черед настал, — сказала Коломбина своемуотражению в зеркале.

Губы у отражения улыбались, глаза испуганно таращились.

Коломбина открыла дневник и попыталась описать свои чувства.

Вывела подрагивающей рукой: «Неужели я избрана! Как весело икак страшно!»

Его высокоблагородию подполковнику Бесикову

(В собственные руки)

Милостивый государь Виссарион Виссарионович!

Признаться, Ваша записка, доставленная мне утром с нарочным,изрядно меня фраппировала. Я уже знал об убийстве Гдлевского, потому что ещепрежде Вашего посыльного у меня побывал один из «любовников», донельзявзбудораженный этим невероятным известием. Ваша просьба оказать посильнуюпомощь сыскной полиции поначалу вызвала во мне сильнейшее возмущение. Я счел,что Вы совершенно утратили чувство меры и сводите меня до положения мелкогоосведомителя с Хитровки.