Теперь ведь совершенно ясно, со всей очевидностью доказано,что никакой смерти нет — во всяком случае такой смерти, которую я представляласебе прежде: небытие, беспросветность, ничто. Нет никакой смерти, а естьСмерть. Ее королевство — волшебная страна, великая, могучая и прекрасная, гдеменя ждут такое блаженство и такие прозрения, что от одного только предвкушениясладко ноет сердце. Обычные люди вползают в эту сказочную страну воющими отужаса, хнычущими, напуганными, сломленными смертельной болезнью или дряхлостью,с угасшими телесными и духовными силами. Я же войду в чертог Смерти не жалкойприживальщицей, а драгоценной избранницей, долгожданной гостьей!

Мешает страх. Но что такое страх? Острые коготки, которымиглупая, жалкая, предательская плоть цепляется за жизнь, чтобы вымолить у судьбыотсрочку — на год, на неделю, хоть на минуту.

Ну да, страшно. Очень страшно. Особенно боли в последниймиг. А еще больше — картин, которые рисует трусливый мозг: разрытая яма вземле, стук сырых комьев о крышку гроба, могильные черви в глазницах. И ещечто-то такое из детства, из «Страшной мести»: «В бездонном провале грызутмертвецы мертвеца, и лежащий под землею мертвец растет, гложет в страшных мукахсвои кости и страшно трясет всю землю».

Чушь, чушь, чушь".

«Мне пора»

Спорили жарко, перекрикивая друг друга.

— Место, где проходят заседания — секретПолишинеля! — доказывал прозектор Гораций. — Сирано наверняка выдаладрес редакционному начальству! Не удивлюсь, если из соседних окон за домомследят газетные писаки. А однажды мы выйдем после заседания, и навстречу намвспыхнут магниевые блицы! Нужно временно прекратить наши собрания.

— Глупость и чушь! — горячо возражал емуРозенкранц. — Ви маловерный человек! Нужно доверять Schicksal!

— Судьбе, — пришел ему на выручку брат.

— Да-да, зудьбе! Пусть будет, как будет!

— Навряд ли Сирано проболтался, — поддержалмолодого человека Критон. — Зачем бы он стал резать курочку, которая неслаему золотые яйца?

А простодушная Ифигения, похлопав глазками, сказала то, очем молчали прочие:

— Господа, лучше уж вместе, а? Вы же видите, Она играетпо собственным правилам. Кого хочет, того и забирает. Страшно сидеть однойдома, там даже не поговоришь ни с кем, а здесь все свои…

«Любовники» переглянулись, наступила пауза. Мы похожи не тона соучастников преступления, не то на осужденных в ожидании казни, подумалаКоломбина.

— Да где же Просперо? — жалобно спросил Петя,оглядываясь на дверь. — Что он-то думает?

Гэндзи отсел в угол — выкурить сигару. Хладнокровно выпускалструйки голубоватого дыма, в разговоре участия не принимал. Помалкивал иКалибан, слушавший спорщиков со снисходительной улыбкой.

Бухгалтер нынче вообще держался таинственно. Куда толькоподевалась всегдашняя нетерпеливая порывистость, с которой он дожидалсяспиритического сеанса или игры в «колесо Смерти»?

Калибан подал голос лишь тогда, когда в салон вошел дож,облаченный в черную судейскую мантию. Тут самый неистовый из паладинов Смертивышел на середину комнаты и выкрикнул:

— Полно нести вздор! Лучше послушайте меня! Пришел и намою улицу праздник! Я избран! Я тоже получил послание! — Он помахалкаким-то листком. — Вот, можете удостовериться. Я ничего не прячу. Этофакт, а не плод фантазии.

Последняя реплика, сопровожденная презрительным взглядом,предназначалась Коломбине.

Все сгрудились вокруг бухгалтера. Из рук в руки переходилмаленький, в одну восьмую писчего листа прямоугольник, на котором печатнымибуквами было написано: «Испытан, одобрен, призван».

— Именно, что испытан! — возбужденно объяснялКалибан. — На терпение и на верность. Теперь понятно, отчего Она так долгоменя мучила. Проверяла на постоянство. И я прошел экзамен. Видите — «одобрен»!И призван! Я пришел попрощаться, пожелать всем вам такой же удачи, извинитьсяза то, что иногда бывал резок. Не поминайте лихом Савелия Папушина,наимерзейшего из всех земных грешников. Таково мое настоящее имя, теперь что ужскрывать — всё одно в газетах пропишут. Помилован по амнистии, вчистую!Поздравьте меня, господа! И еще я хочу поблагодарить вас, дорогойУчитель. — Он прочувствованно схватил Просперо за руку. — Если бы невы, я так и не вышел бы из сумасшедшего дома. Катался бы по полу и выл, каксобака. Вы вернули мне надежду и не обманули ее! Спасибо!

Калибан смахнул красной ручищей слезу, растроганновысморкался.

— А ну позвольте-ка.

Просперо со скептическим видом взял бумажку, повертел ее таки этак.

— Что ж, испытывать так испытывать, — задумчивопроизнес он и вдруг поднес листок к свечке.

Послание сразу же загорелось, чернея и сворачиваясь.Бухгалтер истошно взвыл:

— Что вы наделали! Это же послание Вечной Невесты!

— Тебя разыграли, бедный Калибан, — покачалголовой Дож. — Зачем так жестоко шутить, господа?

У Калибана от ужаса глаза полезли из орбит.

— Как… как вы можете, Учитель?!

— Успокойся, — строго сказал ему Просперо. —Это послание написано не Смертью, а человеком. В старинных книгах совершенноопределенно сказано, что письма от Иносущего в огне не горят.

Тут Дож вдруг обернулся к Коломбине:

— Ты говоришь, что Смерть уже дважды писала тебе.Скажи, пробовала ли ты записки на воспламеняемость?

— Конечно, пробовала, — быстро ответила Коломбина,но внутри у нее всё так и сжалось.

Розыгрыш! Подлый розыгрыш! Кто-то из соискателей подсунул ейэти листочки, чтобы поглумиться! Выбрали двух самых глупых, ее и этого идиотаКалибана?

Сразу же обожгла догадка. Жертва обмана метнула испепеляющийвзгляд на Горгону — не ухмыляется ли. Та ответила взором, исполненным еще болеежгучей неприязни. Ага, выдала себя!

От обиды и разочарования Коломбина закусила губу. Подлая,подлая, подлая!

Ничего, признаться мерзавка не посмеет — Просперо с позоромвыгонит ее из клуба.

Глядя Горгоне прямо в глаза, Коломбина с вызовом сказала:

— И спичкой жгла, и свечкой — не горят. А моя кобра[она взяла за шейку Люцифера, нырнувшего в декольте, на теплое местечко, ипоказала всем его ромбовидную голову] цапнула бумагу клыками и в ужасеотползла!

Уж врать, так врать.