– Звучит крайне непрофессионально.

– Возможно.

– А вдруг я выйду от вас и покончу с собой?

– Не думаю.

– В смысле?

– Вы только что говорили про «следующий раз».

Зара вперила взгляд в подбородок Нади:

– И вы мне верите?

– Да.

– Почему?

– Я вижу, что вы не хотите подпускать людей близко. Чтобы не чувствовать себя слабой. Вы не боитесь, что вас ранят, вы боитесь ранить других. Вы гораздо более чуткий и нравственный человек, чем вам кажется.

Зара почувствовала себя крайне уязвленной, причем непонятно что было обиднее – что ее назвали слабой или что нравственным человеком.

– А может, я просто думаю, что не стоит тратить время на разговоры с людьми, если в конечном итоге устанешь от этого общения.

– Откуда вы знаете, вы ведь не пробовали.

– Я сижу здесь, перед вами, уже слишком долго, чтобы почувствовать: я устала от вас!

– Попробуйте отнестись к моим словам серьезно, – попросила Надя, хотя знала, что это бесполезно. Зара, как обычно, перевела разговор на другую тему:

– Так почему же вы веган?

Надя застонала:

– Неужели обязательно к этому возвращаться? Если вам так угодно: я веган, потому что беспокоюсь о глобальном потеплении. Если бы все были веганами, то…

Зара, ухмыляясь, перебила ее:

– Полярные льды перестали бы таять?

Надя призвала на помощь все терпение, которое нарабатывают веганы, празднуя Рождество с престарелыми родственниками.

– Не стоит воспринимать так буквально. Но это часть большой работы. А оттого, что тают полярные льды…

– А нужны ли нам пингвины? – спросила Зара, не дожидаясь продолжения.

– Я хотела сказать, что таяние полярных льдов – это симптом, а не сама проблема. Так же как и ваши проблемы со сном.

Зара еще раз пересчитала окна.

– Есть исчезающий вид лягушек, которые пожирают такое количество насекомых, что, по подсчетам ученых, мы просто помрем от комаров, если эти лягушки вымрут. А что пингвины? Кто пострадает, если они исчезнут? Производители пуховиков?

Надя утратила нить беседы, чего, видимо, и добивалась Зара.

– Из них не… что? Вы думаете, пуховики делают из пингвинов? Их делают из гусиного пуха!

– А гуси, значит, не настолько ценные, как пингвины? Не ожидала услышать такое от вегана.

– Я так не говорила!

– Да? А прозвучало именно так.

– Вы заметили, что у вас появилась привычка?

– Какая?

– Менять тему, как только мы начинаем говорить о настоящих чувствах.

Похоже, Надины слова заставили Зару всерьез задуматься. Затем она спросила:

– А как насчет медведей?

– Простите?

– Если на вас нападет медведь? Вы сможете его убить?

– С какой стати на меня нападет медведь?

– А вдруг вас кто-то похитит, накачает наркотиками, а очнетесь вы в клетке с медведем, и вам придется сражаться не на жизнь, а на смерть.

– Вы знаете, мне это надоело. Хочу подчеркнуть, что у меня достаточно глубокие познания в области психологии, чтобы заниматься профанацией.

– Да ладно вам, хватит. Ответьте на вопрос: вы могли бы убить медведя не ради еды? Если бы в руках у вас была бы не вилка, а нож?

Надя застонала:

– Вы опять за свое.

– За какое свое?

Надя посмотрела на часы. Зара это отметила. Она пересчитала окна еще два раза. Обе смотрели в сторону.

– Позвольте задать вам один вопрос, – наконец сказала Надя. – Вы хотите выставить движение в защиту окружающей среды в нелепом свете, потому что оно входит в противоречие с финансовым рынком, внутри которого вы работаете?

Зара ответила быстрее, чем собиралась, – иногда не знаешь, как остро отреагируешь на слова, пока они не прозвучат вслух:

– Что вы говорите! Движение в защиту окружающей среды само по себе смехотворно и не нуждается в том, чтобы его высмеивали! Я защищаю не финансовый рынок, а экономическую систему.

– В чем разница?

– Первое – это симптом. Второе – проблема.

Надя кивнула, словно поняла, о чем речь.

– А разве не люди построили экономическую систему? Ведь это тоже конструкция.

Зара ответила без ухмылки, почти сочувственно:

– В том-то и проблема. Мы построили слишком крепкую экономическую систему, забыв о том, какие мы жадные. У вас есть своя квартира?

– Да.

– Вы брали на нее кредит?

– Кредиты берут все.

– Нет. Кредиты надо выплачивать. Но когда та или иная семья с маленьким ребенком и средним доходом берет кредит на сумму, которую они не смогут выплатить на протяжении всей жизни, для банка это уже не кредит. А финансирование. А квартира – это уже не квартира, а инвестиции.

– Я не совсем понимаю, о чем речь.

– Это не значит, что бедные становятся еще беднее, богатые – богаче, а классовая граница пролегает между теми, кому дают кредиты, и теми, кому в них отказывают. Сколько бы ни получал человек, в конце месяца он лежит без сна и думает о деньгах. Все смотрят на вещи, купленные соседом, и думают: «Откуда у него деньги?» – ведь все мы живем не по средствам. Даже по-настоящему богатые люди не чувствуют себя богатыми, ведь все, что мы можем купить, – это всего лишь улучшенная версия того, что у нас уже есть. Того, что куплено в кредит.

Надя была похожа на кошку, которая впервые в жизни увидела хозяина на коньках.

– Я… мне надо подумать… от одного человека, который работал в казино, я слышала, что людей разоряет не проигрыш, а попытка отыграться. Вы об этом? Поэтому падают биржи и рынок недвижимости?

Зара пожала плечами:

– Конечно. Если вам так угодно.

Тогда психолог задала вопрос, которым, сама того не ожидая, послала пациентку в нокдаун:

– Раз так, то вы больше угрызаетесь, когда отказываете в кредите? Или когда одобряете слишком большой кредит?

Зара держала лицо, но так крепко вцепилась в подлокотники, что пальцы побелели. Чтобы скрыть это, она вновь принялась мазать руки антибактериальным гелем, избегая смотреть Наде в глаза и в сотый раз пересчитывая окна.

– Знаете что? – фыркнула она. – Если бы защитники животных их на самом деле защищали, они не советовали бы мне есть счастливых свиней.

Надя закатила глаза:

– Не понимаю, как это связано с моим вопросом.