обнулили баллы здоровья, оставив внутри оболочки упрямство и смешные фантазии. Он помнил свое бессилие и черную глухую тоску, он метался, искал хоть какие лекарства, приводил с окраин старух-ведуний, обещавших полное исцеление. И когда возле мэрии вдруг возвели первый в городе «каземат», подумал, что это шанс.

Подумаешь, дело ― взяться за поручень!

Тогда даже запись была, в толстой тетрадке в клеточку, так много нашлось желающих воплотить в реальность мечты. Думали о полезном, о важном. Старики возвращали с фронта детей. Отстраивали дома, восстанавливали хозяйство. Заваливали скромный рынок едой. Надолго их не хватило: израсходовали лимит на желания и ушли из города по шоссе, построившись в колонну по двое. Обугленная войной молодежь мечтала уже для себя, не рискнув спасать целый город. Но всплеск веселья, танцы и выпивка, дорогая еда и одежда ― все это пронеслось и сгинуло: танцоры ушли по шоссе вслед за народными благодетелями. Теперь в «каземат» заходили редко, мечтая рачительно и аккуратно, иногда лишь срываясь на пустяки вроде синего кабриолета.

Помечтай ― и будет даровано! Посмотрев, что творят с людьми, отбирая души за простые желания, Кент зарекся частить в «каземат».

А вот Ласка умела мечтать. О чудесных забавных штучках, которым в убогой военной жизни не нашлось разумного применения. О мороженом из облаков, о рыцарях и принцессах, о победе добра в финале сказки, даже самой печальной и мрачной. О хороших людях. О верной любви. Ласка не ждала от Кента подарков, ей нравился их скромный быт. Маленькая квартирка, вечный поиск еды и дров, несколько зачитанных книг на полке. Ласка жила мечтами и верила, что делает мир добрее.

А у Кента была одна мечта. Заветная, чистая: здоровье Ласки. Тот самый миг из волшебного прошлого: синее небо, спокойное поле. И кольцо из одуванчика.

– Это все от лукавого, Инок, ― как молитву, повторяла Ласка, будто за руку отводила от лаборатории-«каземата», ― нужно выстрадать свои мечты, нужно за них сражаться, а не брать, что подсунули воплотители. Даже вкус у подачек, как прокисшие щи. Инок, как здорово жить фантазией!

Она всегда звала его Инок, с детства, выцепив в длинном имени нужное сокращение. Иннокентий ― простор для творчества, кому Инок, а кому Кент.

Ласка мечтала, как однажды окрепнет, сможет танцевать, выходить утром в сад, прямо в разросшееся разнотравье лужайки, мокрое от росы. Как сама справится с подлой болезнью, а обменивать даже глупую и нерачительную мечту отказывалась наотрез.

– А если б у вас детей попросили? ― ругалась она с соседкой. ― Сказали бы: вот вам куча еды, а сына сдайте не позже полудня?

– Сумасшедшая! ― кричала соседка, обнимая чумазого малыша. ― Что еще выдумаешь, хромоногая! Кровиночку, я ж за него…

– Но мечты ― это часть души! То, что делает нас людьми. Наша внутренняя свобода.

Соседка отказывалась понимать. За огромный мясной пирог для «кровиночки» отдала мечту научиться готовить. А пирог стух на третий день.

– Прицепились к нам, как пауки, ― плакала Ласка на плече у Кента, ― оплели паутиной и сосут досуха, до опустевшей шкурки. А кому это нужно, милый? Кто затеял войну, кто построил проклятые «казематы»? Ведь когда у людей ничего нет, ни покоя, ни пищи, ни крова ― их простые желания множатся, их фантазия примитивна! И поглотители этим кормятся!

Кент давно замыслил обмен. Себя ― на здоровье Ласки. Даже договорился с Серегой, чтоб присмотрел в первые дни. Он старался не думать, каково будет Ласке, как она пойдет на шоссе провожать его равнодушное тело. Главное, чтобы пошла! Чтобы выкинула костыли и раздала лекарства соседям! Чтоб танцевала под мотивчик оркестра, а потом добралась до лужайки и сплела венок из одуванчиков в память о глупом муже. Он видел Ласку бредущей по полю, щедро сбрызнутому желтой краской, и улыбался своей мечте.

Ты права, родная, любимая, за мечты нужно сражаться. И даже иногда умирать.

Когда у Ласки случился приступ, он готов был мчать в «каземат», он гладил ее отсыревшие волосы и шептал, что сейчас станет легче, он на минутку, просто выйдет во двор, а там воплотители им помогут. Он думал, жена в беспамятстве, но Ласка вдруг стиснула его руку и удержала, не позволив уйти, будто вся сила Кента улетучилась, перетекла в ее пальцы. Ласка даже открыла глаза, и в ее лихорадочном забытьи проявился жестокий приказ: не смей! В тот вечер она не сказала ни слова, лишь облизывала обметанным языком сухие, как полынная пустошь, губы, но это яростное «не смей!» висело в воздухе между ними и не отпускало Кента.

Такова была сила ее любви, ее чистой и светлой мечты. Угорая в чаду болезни, она сражалась за Кента, за свое право жить рядом с мужем.

– Жертва ― это всегда эгоизм. И неверие, ― убеждала Ласка, когда отошла лихоманка.

Кент сидел рядом с влажной постелью, прислонившись к ее неживому бедру, а Ласка все стискивала пальцы Кента, и он думал: вот же, братки, эгоизм! Чистопробный и звонкий! Не позволить мужу умереть за жену!

Эгоистка и фантазерка, Ласка нашла для него лазейку. В дни, когда ей становилось полегче, она учила Кента мечтать. Не о курице или куске бекона, не о мотоцикле с коляской и с крыльями, бело-огненными от натертого хрома, не о тонкой фигурке среди одуванчиков. Нет, он старался мечтать о несбыточном. О таком, что, услышав, хотелось смеяться или крутить у виска всеми пальцами разом. Вот бы подпрыгнуть и улететь! Вот бы проснуться и увидеть горы, с посеребренными шапками на далеких вершинах, и не где-нибудь, а поперек шоссе. Несбыточное не воплощалось, за такие мечты шла иная валюта. Баллы здоровья для близких, надежда слегка растянуть их жизнь.

Кент выслушивал очередную фантазию Ласки и ходил, зубрил, как трудный урок, повторяя на все лады и стараясь сначала привыкнуть, потом пропустить сквозь себя, впитать. И когда получалось поверить, осторожно шел в «каземат», пытаясь не расплескать через край опьяняющее чудачество с буйной пеной чужой фантазии.

Серега тоже учился. Он по дружбе старался помочь. Но пределом его несбыточного оказался кабриолет. Синий, блестящий, с большими колесами. С хищными раскосыми фарами.

Не с кем было устраивать гонки. Город уходил понемногу, малыми группами, небольшими шажками. Сначала взвод, потом другой. Безропотно, словно стадо. Под острый нож мясника.

– Интересно, что там дальше по шоссе, ― сказал не в меру задумчивый Серый. ― Может, рванем, пока есть бензин? Ласку твою с собой прихватим.

Они сидели в кабриолете и смотрели на черную полосу, по обочинам