было понятно, что блюдце ― обман. И сливки ― обман подлейший.

Пусть раньше блюдце еле вмещало лакомства, оно разбито с того вечера, когда его уронил детеныш Больших. Крысоид выудил осколки из-под золы и бросил перед Тигрой ― наслаждайся, пушистик! Днем они мохнатились пеплом, а ночью дробили городское зарево. Наверное, их можно было собрать. Но Большие, которые сделали бы это играючи, не спешили возвращаться.

Все так.

Только во сне блюдце плевало на эти доводы. Оно было целым. Оно поворачивалось то одним, то другим боком ― вот, мол, сколько во мне вкусноты!

И Тигра не выдержала. Беззвучно мяукнув, она не пошла ― поплыла! ― к сливочному соблазну. Бороздить пепел оказалось приятно. Как иначе? Изломанное тело налилось силой, обожженные подушечки лап не болели.

Но сколько бы Тигра ни проплыла, казалось, она барахтается на месте. Блюдце не сдвинулось и на волосок. По-прежнему маячило впереди, целое и недосягаемое.

Как и в прошлый раз, Крысоид возник неожиданно. Соткался из мрака. Ощерился из черного провала, которым стал мир за крыльцом.

Морда твари была все так же безобразна. Только глаз ― на минуточку, кошачий! ― полыхал золотом.

«Я слово держу, пушистик! Обещал блюдце ― отдал. А какое оно, уговора не было! Но, знаешь… Давай махнемся? Ты мне хвост ― а я тебе целое блюдце, а?»

Тигра не слушала глумливый писк. Как жарким летом им двоим было тесно в запущенном саду, так и во сне им не ужиться на пепелище. Тигра видела лишь горло Крысоида и ощущала толчки его крови.

На худой конец, свежатина не хуже сливок.

И Крысоид, поняв ее ― хороший враг всегда понимает с полувзгляда! ― напал первым…

Кошка не знала, что умирает.

Но понимание копилось вдох за вдохом. Так на бархатных лапах крадется ночь, удлиняя тени и обгладывая солнце.

Каждое пробуждение давалось все тяжелее. И отнимало то немногое, за что кошка цеплялась с поистине тигриным упорством ― сильное тело, зоркие глаза… Воспоминания о Больших ― и те стали меркнуть.

Порой казалось, что именно прошлое было сном, а настоящая жизнь ― недолгая и мучительная, догорает на остатках крыльца.

Кошка ничего не ела с того вечера, когда небеса выплеснули огонь. Она и дышать-то едва приноровилась. Любое неловкое движение погружало в беспамятство. Это было хорошо, ведь следом наваливалась сонная одурь. Но, что плохо, голод и жажда не унимались, лишь отползали на длину усов.

Потому кошка снова притворилась, что не замечает блюдца. Стоит себе под носом целехонькое. Словно не разбивали его никогда и не втаптывали в пепел.

Кошка отвернулась. Пустая глазница почти не болела. Саднил огрызок хвоста, и сколько кошка не тщилась, не могла вспомнить, был хвост вчера, а если не было, когда она его потеряла? Когда с неба посыпался огненный металл? Или когда на нее рухнула стена?

Или… или когда в ее сон пришел крыс?

Где-то громыхнуло. Земля вздрогнула. Припорошенное золой блюдце затряслось, расплескивая щедро налитые сливки.

И кошка не выдержала. Закогтив половицы, подтянула непослушное тело. Затем еще. И еще…

Волоча задние лапы, она ползла, не видя ничего, кроме запятнанной серым белизны. Ткнулась в эту белизну мордой и принялась лакать, давясь от жадности.

Блюдце было таким восхитительно-настоящим, что кошка не замечала, как сухим языком скребет пустоту.

Когда фантомные сливки были выпиты, а желтые цветы вылизаны, кошке померещился зов.

– Тигра! ― Эхо дробилось, звенело со всех сторон. ― Тигра, полная боевая готовность!

Кошка завертела головой, высматривая детеныша. Из глаза по грязной шерсти скатилась мутная слезинка.

Блюдце ― это хорошо. Сливки ― еще лучше.

Но кошка отдала бы и то и другое за прикосновение детских пальцев. За дыхание, щекочущее нос. За мечты, которым не сбыться, но которые бодрят даже на пороге смерти.

Что блюдце! Кошка отдала бы саму себя, только бы на миг вернуть прошлое.

С блюдцем ведь получилось?

…Чем больше слабела Тигра, тем ярче становились видения.

Желание увидеть Больших так пожирало изнутри, что время будто повернуло вспять. Стоило зажмуриться, как тотчас возникало крыльцо ― прежнее, свежеструганого дерева ― на котором она нежилась с детенышем Больших. Распахнутое окно выплескивало бубнеж говорящего ящика. Звенела посуда, шипело масло и упоительно пахла яичница…

Но заканчивались грезы одинаково.

На крыльцо наползала тень.

Как сейчас.

Другой, может, и обманулся бы, но Тигра знала, что тень лишь выглядела тенью. И сейчас из потустороннего мрака выберется Крысоид. И не багровый закат нависнет над крыльцом, а ненасытная пасть. И не битое стекло брызнет бликами, а влажно заблестят зубы.

«Вот, значит, что нужно пушистику! ― Крысоид игриво махнул розовым хвостом ― хвостом, которого в прошлый раз не было. ― Так мне не жалко. Но что пушистик даст взамен?»

Тигре нечего было предложить, кроме боли. Кроме пустой голодной жизни, которая вспыхнув напоследок, вот-вот угаснет.

Крысоид потер лапки. Для чего жить Тигре? У нее ничего не осталось. Сливок ― и тех нет. Блюдце навечно останется пустым. Ведь его больше некому наполнить.

Крысоид был прав… но Тигра скорее отдала бы второй глаз, чем согласилась с врагом.

На крыльце, возле проклятущего блюдца, Тигре вдруг померещился детеныш Больших. Забрав морду любимицы в ладошки, он прошептал так, чтобы Крысоид не слышал:

― Не бойся, Тигруля! Если попадешься крысоидам, я тебя не брошу. Правда-правда! Как иначе? Сам погибай, а друга выручай!

Тигра дернула ухом.

Крысоид был все ближе. Ненависть мокрой тряпкой стянула кошачью морду, залепила уши ― так, что не осталось других звуков, кроме рваного стука двух сердец.

Тигра изготовилась к прыжку, длинному и точному. Прежде они удавались на славу. Пусть в реальности она не то что прыгнуть, подняться не могла, во сне она еще на многое способна…

Она задушит Крысоида и сожрет его печенку ― медленно, кусочек за кусочком. И пусть это будет последним, что она увидит на сне или наяву…

Тигра поймала устремленный на нее взгляд. Морда Крысоида лучилась злорадством.

Было с чего! Крысоид снова вывел соперницу из себя и вызвал на бой. Чем больше ярилась Тигра, тем сильнее становился враг. Еще немного ― и, выпив кошку досуха, он вырвется из сна наружу…

Воистину, Тигра не могла сделать Крысоиду бóльшей пакости, чем уклониться от схватки.

Уклониться ― или проиграть…

Чувствуя, как подступает холод и до колкого озноба шумит в голове, Тигра притворилась, что вот-вот прыгнет. И, когда, не вынеся ожидания, Крысоид сорвался с места, Тигра подставила ему свой беззащитный живот.

Пусть враг подавится ее потрохами! Пусть лопнет, получив больше,