Это была магия вуду — смертоносная, коварная, не знающая пощады. Она, словно пронзала пространство, причиняя боль и страдание человеку, не понимающему и не догадывающемуся о ее причине. Салех чувствовал, как какой-то острый, словно бритва, предмет вонзается в его плоть, разрезая бедро и проникая внутрь, причиняя непосильную боль. Он чувствовал, как острый, раскаленный нож безжалостно режет его ногу. Неистовая боль сопровождалась сильными мышечными судорогами. Внезапно боль исчезла, также неожиданно, как и появилась.

Захра, вместе с отцом, оглядели место боли, но ни шрама, ни пореза они не обнаружили.

— Это магия вуду, — со слезами на глазах, которые выступили из-за боли, немного заикаясь, от памятных следов, оставшихся от мучений, сказал Салех.

Абрафо позвал к себе Салеха, тот подошел к столу, где лежала его миниатюрная ужасная копия — творение Абрафо. Кукла была схожа с мертвым крошечным телом человека, ее размер в длину достигал тридцати сантиметров. Если не знать, что это была кукла, можно было подумать, что это была мумифицированная плоть какого-то не родившегося младенца. Салеху она казалась живой, ее черные глаза, словно следили за ним, несмотря на кажущееся внешнее спокойствие.

— Завтра приезжает Курбан, он здесь главный, — начал Абрафо. — Он даст тебе все инструкции и телефон. Ты должен выполнять их безукоризненно, а иначе твоя плоть вновь испытает эту боль. Я умею ее делать невыносимой. То, что ты чувствовал, это лишь крупинки боли, — парализующий взгляд удава, каким обладали глаза Абрафо, казалось, проникал внутрь мозга Салеха. Ничто нельзя было утаить от этих гипнотических глаз колдуна. — Это для того, если ты вздумаешь обхитрить меня. И помни, у меня твоя дочь. Ты помнишь участь твоего друга, Абу?

— Да, — еле сдерживая ненависть к этому человеку, сказал Салех, — помню, хорошо помню. Я выполню все, но и ты сдержи слово.

— Хорошо, она останется цела и здорова, ее никто не обидит, даю слово бокора, — ответил колдун железным голосом. — А теперь иди, там тебя ожидает Вазар и его люди. Они, вместе с Курбаном доставят тебя в аэропорт и сделают документы.

— Позволь мне попрощаться с дочерью, — сказал Салех.

— Хорошо, только не долго.

Салех вернулся в клетку, где его ждала с беспокойными, печальными, полными слез глазами, его дочь. Он обнял ее, прижав к себе, поцеловал в темя и сказал на прощание.

— Не беспокойся за меня, все будет хорошо. Он обещал мне, что тебя никто не тронет.

Захра, которая за день столько раз проливала слезы, а ее детское, почти взрослое сердце испытывало неимоверные волнения, охваченное страхом и переживаниями, не смогла произнести ни слова, она лишь прижималась к отцу, стараясь, напоследок, запомнить его голос, тепло его тела, дуновение его дыхания.

На прощание, когда Салех прижимал к себе трепещущее тело дочери, он всунул ей в руку какой-то мягкий, бесформенный предмет. Она, догадавшись о секретности этого предмета, тут же спрятала его под одежду, не понимая толком, что ей передал отец.

Салех, Курбангали и его люди выехали из военного лагеря и отправились на восток к городу Эр-Рияд. Погода в горных районах, где с трудом проезжали джипы, была жаркой, солнце безжалостно лило свои потоки, освещая даже непроходимые ущелья.

Преодолев горные массивы, они добрались до крупного города Эр-Рияд, где всюду царствовало богатство, сияли дорогие автомобили, рисовались уникальные небоскрёбы, где красивые женщины вынужденно прятали свои лица под черные платья, окутывающие их, словно мумии, где гордо и надменно расхаживали мужчины, облаченные в белые рубахи — галабии, называемые кандура, а их головы укрыты головным убором гафия.

Гафия — это большой платок, называемый гутра. Опоясан он, для удержания вокруг головы двойным черным шнурком — икал. Богатое, благородное сословие, шейхи, предпочитали белые тона в одежде, тогда, как подневольные люди, прислуга и женщины (но не наложницы) носили одежды пестрых тонов. Шейхи имели много наложниц, о каждой заботились и скрывали их дивную красоту под черными платьями, прикрывавшими даже их лица. Бедным юным особам оставляли только их глаза, которыми они могли наблюдать за миром. Обслуживание среди богатого сословия было на европейском уровне. К их вниманию были предоставлены роскошные виллы, с бассейнами и чудесным видом; изысканные блюда, о которых в Африке можно было только мечтать, дорогостоящие автомобили и масса заискивающей и учтивой прислуги. Шейхи платили хорошо, не скупились на подарки для их многочисленных жен, балуя их всеми изысканными изобретениями человечества, будь то украшения из золота и драгоценных камней или просторные палацы.

В городе Курбан и его люди надели халаты и головные уборы — гутры. Они отдыхали в пристойной гостинице, развлекаясь в бассейне с водными горками, пили, ели и ласкали женщин в свое удовольствие. Салех находился среди них, он тоже наслаждался видами роскошного города, пробовал изысканные блюда. Одежду ему подобрали европейскую — брюки, рубашку, туфли. Салеху не было комфортно в новой для него одежде, ведь у себя на родине, он одевал куда более простую и скромную одежду.

— Теперь ты будешь одеваться как настоящий европеец, — сказал Курбан, оценивая его взглядом. — У тебя будут деньги, женщины, а если захочешь, то и власть.

Все новшества, а главное, сладостный ветер каких-то новых ощущений, был приятен Салеху. Ему нравилось, что его преобразили, сперва, в модном бутике, а потом в салоне красоты, убрав растительность с его угрюмого лица и сделав модную прическу. Теперь Салех стал больше походить на человека обеспеченного. Его выдавали манеры и сутулость, присущие людям из села, где приходилось много работать.

— Ты выглядишь, как студент университета, — заметил как-то Вазар.

Его люди посмеивались над Салехом, видя, как тому все эти преобразования во внешнем виде в диковинку.

— Он стал больше похож на человека, — сказал Курбан искривившись в улыбке.

В одном из крупных торговых центров, где ломились полки от товаров, а за огромными витринами были выставлены золотые украшения, Салеха подвели к фотографу — приятель Курбана. Тот сделал несколько снимков Салеха.

Вся эта роскошь и излишества кружили голову Салеху, простому парню из африканской деревни. Он с любопытством глядел на людей в белых халатах, за которыми шли вереницей девушки в черных платьях, любовался дорогими, блестящими на солнце машинами; у него кружилась голова от небоскребов, стоило ему только взглянуть на их вершины. И от этого всего многообразия изысканности манер, утонченности форм и роскоши у Салеха начала кружиться голова. Ему стала нравиться эта жизнь богатого, преуспевающего господина. Салеху казалось, что весь мир крутится вокруг него, придавая его особе важность и необходимость. Такое легкое существование, беззаботное, хранило в себе некую силу жизни, к которой он только пригубился, еще не распробовав ее на вкус. Но он уже дорисовывал в своем воображении все изысканные краски, утонченные тона этого свободного и легкого существования. Он пока еще не задумывался над основаниями, над причиной такой беззаботной жизни, но вкусив ее сладостные плоды, не хотел возвращаться обратно — в Африку, к бедности, голоду, страданиям и смерти. Он не думал об этом, пленяющие ароматы новой жизни окунули его в сладостный сон, в котором он видел себя на вершине иллюзий, им же построенной. И он ни за что на свете не хотел с нее спускаться. Тот, кто раз поднимется на пик роскоши и легкой жизни, до конца своих дней не захочет спускаться с нее, забыв о том, что пик вершины имеет крошечную площадь, и все там поместиться не могут.