когда работала, не зная усталости, шофером карет скорой помощи, спасая жизни во время «Блица». Слова моего отца, обращенные ко мне: «Есть три типа людей: те, кто делает мир хуже, те, кто никак его не меняет, и те, кто делает мир лучше. Будь той, кто делает мир лучше, если сможешь».

Был ли у Энцо шанс вырасти лучшим человеком, если бы нам с Джованни позволили его воспитывать? Я сижу у себя в комнате перед нетронутым круассаном, уносясь мыслями на десятки лет назад. Я вспоминаю свою первую встречу с Джованни, когда я обратила внимание на то, как ласково он разговаривал с лошадью, везущей фермерскую телегу. Вспоминаю, как после смерти моих родителей он взял мое лицо в свои ладони. В его глазах читалась только чистая, незамутненная любовь, он разделял со мной мою боль и пытался, как мог, утешить меня. В тот вечер он не хотел заниматься со мной любовью; он говорил, что я слишком молода, хотя я солгала ему о своем возрасте. Но я настояла.

Страшно подумать, что дитя, которое он подарил мне, выросло в жестокосердного преступника. Должно быть, во всем виноваты приемные родители. Если бы только я могла сама воспитывать его, я бы вырастила Энцо порядочным человеком. Я бы привила ему правильные нормы морали, и он был бы неспособен на такой поступок.

Раньше, когда я смотрела на фотографии сына, я могла заплакать из-за того, что ничего о нем не знала на протяжении всей его жизни. Но я хотя бы могла создать в своем воображении образ доброго и храброго юноши, сына, который заставил бы мое сердце наполниться гордостью. Теперь я лишилась и этого тоже.

Я подскакиваю на месте от внезапного стука в дверь. Раздается голос сэра Роберта:

– У вас все в порядке, Вероника? Съемка начинается через полтора часа. Если вам нездоровится, все можно отложить до завтра, но мне нужно предупредить съемочную группу.

– Я в полном порядке, сэр Роберт, и скоро к вам присоединюсь, – отвечаю я через дверь, заставляя свой голос звучать твердо.

Зеркало показывает, что мой внешний вид оставляет желать лучшего. Кожа лица выглядит несвежей, а морщины – заметнее, чем когда-либо. По ним, кажется, можно прочесть всю глубину моего горя.

Я толстым слоем наношу тональный крем и припудриваю щеки румянами. Беру карандаш и рисую выразительные брови. После этого подвожу глаза каялом и выбираю самую яркую из своих помад, рубиново-красную. Я отказываюсь опускать руки.

Когда я выхожу из спальни, я одета в сиреневое платье, золотистый кардиган и такие же туфли в тон. Моя осанка прямая, походка – решительная, но под бравадой и боевой раскраской я чувствую себя старой, усталой и расстроенной; а под старостью, усталостью и расстройством кроется абсолютное опустошение.

Микроавтобус везет нас на натуру для сегодняшних съемок, и где-то посреди разговора об альбатросах и их символизме в моих мыслях снова появляется Терри.

Теперь я вижу, как заблуждалась, наивно полагая, что всякая новая жизнь – это бесценный дар. Несчастье за несчастьем преследовали мою семью на протяжении не одного поколения. Мои дорогие родители, разорванные на куски во время бомбежки. Моя собственная полная горя жизнь: сиротство, издевательства, позор. Все, наверное, сложилось бы лучше, если бы этого ребенка никогда не было. И даже мужчина, погибший на обочине проселочной дороги, тоже был бы сейчас жив. Да, жизнь моего сына тоже не прошла беспечно… И, будто этой трагедии было мало, он бросил женщину, которую горе так подкосило, что она покончила с собой, бросив еще одного ребенка на произвол бессердечной судьбы. А сам Патрик запутался и хватается за соломинки. Когда я впервые его встретила, он употреблял наркотики. Я думала, он взялся за голову, однако он, не моргнув и глазом, бросил Терри и ученых на острове Медальон.

Я зла на мальчишку за его нечестность со мной, но прежде всего я боюсь за него. Он так неуравновешен, что может в любой момент снова начать употреблять, особенно сейчас. Хватит ли ему ответственности, чтобы стать хорошим отцом? Очень в этом сомневаюсь.

Мы на месте. Я стою посреди плоской каменистой низменности вблизи колонии южных хохлатых скалистых пингвинов, но сегодня я их почти не замечаю.

– Вероника, сы готовы начинать, – зовет меня Лиам.

Я достаю слова с пыльных полок своего мозга.

– Южных хохлатых скалистых пингвинов неспроста называют скалолазами…

– Южных хохлатых скалистых пингвинов неспроста…

– Южных хохлатых скалистых пингвинов неспроста называют скалолазами, и вы сами в этом убедитесь, увидев, с какой прытью они…

Сэр Роберт машет Лиаму рукой, подавая тому сигнал прекращать съемку.

– Не спешите, Вероника. Сделайте пару глубоких вдохов. Мысленно проговорите свой текст. У вас все получится.

– Разумеется, у меня получится! – раздраженно фыркаю я в ответ. – Всегда получалось, и сейчас получится. Мне просто показалось, что освещение сегодня не самое лучшее, и съемку хорошо бы отложить до лучших времен.

– Освещение в полном порядке, – возражает Лиам. – Все выглядит отлично.

– Вероника, если хотите вы хотите взять паузу и перенести съемку на потом, только скажите, – настаивает сэр Роберт.

– Ничего подобного, – возражаю я. – Будьте любезны, продолжайте снимать.

Лиам повинуется.

– Южных хохлатых скалистых пингвинов неспроста называют скалолазами, и вы сами в этом убедитесь, увидев, с какой прытью они прокладывают себе дорогу среди отвесных скал, невзирая на волны, ветры и крутые, опасные…

Я прочищаю горло и начинаю снова.

– Южных хохлатых скалистых пингвинов неспроста называют…

Но слова вновь предательски ускользают от меня. Я хочу заставить свой мозг кооперировать, но это все равно, что пытаться командовать роем бабочек.

– Ну же, Вероника, – хнычет Дейзи. – Это важно – это же скалистые пингвины! Как Петра!

Я крепко сжимаю в руке свою сумочку и пробую еще раз.

– Южных хохлатых скалистых пингвинов неспроста называют скалолазами, и вы сами в этом убедитесь… убедитесь, увидев с какой прытью они… с какой прытью…

– Думаю, всем будет лучше, если мы продолжим в другой раз, – заключает сэр Роберт, хмурясь и качая головой. – Вы переутомлены.

Его снисходительный тон оказывается последней каплей, переполнившей чашу моего терпения. В моем нутре закипает ярость, и наружу вырываются слова отчаяния:

– Я не хочу продолжать в другой раз. Я вообще не хочу продолжать!

Повисает ошеломленное молчание. Я разражаюсь гневной тирадой, адресуя ее сэру Роберту:

– Вы используете меня в своих целях, чтобы вашу драгоценную передачу смотрело больше людей. Но ваша затея смехотворна и с самого начала была обречена на провал. Вы ожидаете, что я прибегу по первому вашему зову, и буду смиренно терпеть, пока пресса вываляет