даже вяло подумываю взять и выложить все как на духу первому встречному. Вроде, считается, что душевной болью легче делиться с посторонними, верно? Как Форрест Гамп, который, сидя на автобусной остановке, рассказывал историю своей жизни незнакомцам, а те, сменяя друг друга, подходили и садились рядом с ним на скамейку. Мне бы тоже хотелось провернуть такой трюк. Мимо проходит розовощекая женщина средних лет с сумками для покупок. Она выглядит так, будто никуда не спешит и возможно даже умеет слушать. Наверняка ведь она примет меня за маньяка. Особенно когда я дойду до того момента, где мой отец насмерть сбивает человека. Так и вижу, как она начинает отодвигаться подальше и поглядывать на часы, внезапно заявляя, что ей срочно нужно быть где-то в другом месте.

Нет, во всем мире есть только один человек, который мог бы меня понять.

Боже, как бы я хотел, чтобы она была здесь. На этот раз я ничего не могу с собой поделать. Я достаю телефон и захожу в «Будни пингвинов». Я читаю все посты один за другим. Я вижу фотографии острова Медальон, и он выглядит таким… чистым, что ли, вопреки (или, может быть, благодаря) пингвиньему гуано, встречающемуся там в изобилии. Я вижу Пипа и разглядываю его знакомые перышки. А вот и Уголек со своим птенцом. Ну до чего странный на вид пингвин. Я разглядываю панорамные виды, снимки пингвинов издали, черно-белыми крапинками пестреющих среди скал на фоне голубых гор. На экране моего телефона – антарктическое море; озеро в форме выемки в медальоне; вулканический пляж. Там – сверкающие на солнце айсберги и снег, то густой, то редкий, ветром разогнанный по равнине и задержавшийся в высоких белых холмах и утесах. Я вижу пингвинов, запечатленных во всех мыслимых и немыслимых позах: вот они плещутся в волнах, семенят по снегу своим пингвиньим караваном, скользят по льду на своих животах, спят, кормят своих птенцов, совершают брачные ритуалы, поднимают к небу свои клювы. Терри просто помешана на пингвинах, но я всегда это знал. Это одна из причин, по которым я влюбился в нее. Последние несколько недель мы только и делали, что ругались, но сегодня я бы отдал все, чтобы заключить ее в свои объятия.

Я прочитал все записи в блоге, сделанные со дня моего отъезда. Она пишет о новых птенцах, о гнездовании. Она пишет о Пипе и его друзьях, об Угольке и его семье, о наблюдениях за императорскими пингвинами и об изменении погодных условий. Несколько раз она упоминает Майка и Дитриха. Ни разу – обо мне.

Что ж, это даже к лучшему, что меня не будет в ее жизни. Мой отец – преступник. Кто знает, на что способен я?

Я натягиваю на голову капюшон и наклоняюсь вперед, чувствуя тошноту внизу живота. Лучше бы я никогда не видел отцовских фотографий. Но кто же знал, все так ужасно обернется.

Однако меня продолжают терзать неразрешенные вопросы. Все эти годы он хранил фотографию мамы со мной – выходит, она действительно много для него значила. Возможно, он планировал однажды вернуться к нам? Знал ли он, что мама покончила с собой? Интересовался ли когда-нибудь, что стало с моей жизнью, пытался ли со мной связаться? И как он спал по ночам, зная, что натворил?

Я открываю фотографию Джо Фуллера, который смотрит в объектив с таким счастливым и торжествующим видов, покорив гору вместе со своим другом. У меня в голове не укладывается тот факт, что этот же парень оставил человека умирать на дороге. Я вспоминаю надпись на обороте фотографии, сделанную неким Морисом. Судя по всему, они с моим отцом были близки. Сейчас ему должно быть за шестьдесят или около семидесяти, и, вероятно, он все еще жив. Возможно, Джо поддерживал с ним связь после моего рождения. Он мог что-то знать об этой истории…

Мне уезжать из страны еще через несколько дней, а достопримечательности уже сидят у меня в печенках. Пока есть время, попытаюсь разыскать этого Мориса.

Я чертов гений, что узнал номер телефона Эммы прежде, чем распрощался с Дениз.

Я звоню Эмме.

Ее голос звучит устало, но уверенно.

– Простите, Патрик. Мне ничего не известно о его друзьях. Не забывайте, что мы никогда не встречались лично. Вам стоит еще раз поговорить с моей мамой.

Я звоню Дениз, не питая особых надежд. На этот раз мне удается застать ее дома.

– Ах да, Морис, действительно припоминаю, – медленно тянет она. – Это он прислал коробку с вещами после смерти вашего отца. Думаю, они были хорошими друзьями. Когда-то даже вместе занимались альпинизмом.

Я спрашиваю у нее фамилию Мориса. Она долго думает и хмыкает.

– Увы и ах. Это было слишком давно, и я не была знакома с ним лично. Я даже сомневаюсь, что когда-либо знала его фамилию.

Да что ж ты будешь делать, никто ничего не помнит!

Но затем она добавляет:

– Кажется, позже он стал писателем.

Писателем. Ладно, это уже кое-что. Я благодарю ее и начинаю гуглить канадских писателей семидесятых и восьмидесятых годов по имени Морис.

37

ВЕРОНИКА

Остров Болдер

Надо попросить Эйлин, чтобы она забронировала мне новый билет на самолет, рейсом, который вылетает как можно скорее. Как показывает практика, очень многое можно переиграть в свою пользу, если заплатить за это достаточно денег. Мое единственное желание сейчас – остаться одной в своем доме, в Баллахеях. И если мне не выплатят компенсацию за возврат билета на рейс, который забронирован у меня через две недели, то так тому и быть. Финансовые вопросы в настоящее время беспокоят меня в последнюю очередь.

Я не привыкла уходить от ответственности, но и участвовать в этом съемочном фарсе я не имею никакого желания. Я попросту не способна. Все в моей душе восстает против.

Я официально подала заявление об уходе. Бет и Лиам приходили ко мне по очереди и пытались уговорить меня изменить свое решение. Лиам даже прибегнул к легким угрозам, упомянув, что я подписала контракт с «Би-би-си» и по закону обязана соблюдать его условия. Я ответила, что чихать я хотела и на «Би-би-си», и на их дурацкие контракты.

Я не выходила на улицу с тех пор, как вернулась в лодж после той злополучной съемки. На задворках моего сознания маячит цитата… «Невозможно злиться, когда смотришь на пингвина», или что-то в этом духе. Вот только прямо сейчас я не хочу смотреть на пингвинов. Мне необходимо сберечь свою