Тогда я была не готова. А сейчас я готова.

– Луна… – Он закрыл рот дрожащей рукой.

Я вытащила свою руку из его ладони и положила ее на стол.

– Вал умерла, – я сказала.

– Как ты…

– Я попросила Эди нанять кое-кого для расследования. Прости, папа. Я не хотела сделать тебе больно. Но мне надо было знать.

Вдруг он сделал резкое движение. Ручка с чернилами покатилась по столу и упала на ковер. Он покачал головой, а затем встал, обогнул стол и поднял меня на ноги. Его взгляд направлен прямо в мои глаза, он говорил так много вещей, которые папа скрывал все эти годы. Я думала, что он хочет обнять меня, но, к моему удивлению, он опустился на колени, глядя на меня блестящими глазами.

– Ты разговариваешь. – Он выглядел удивленным.

Я засмеялась. Я всегда смеюсь, это ужасно, что момент моего прозрения омрачен смертью биологической матери. А потом я заплакала. Слезы текли по щекам, впитываясь в мою рубашку. Поговорим о кисло-сладких моментах.

– Я имею в виду… ты? – Он сглотнул. – Разговариваешь?

– С некоторыми людьми. – Виновата, виновата, виновата. Куча поверх кучи, черная, туманная вина.

– С некоторыми?

– Тобой. Эди. Найтом.

– С каких пор?

– С… несколько недель назад.

– Луна, – он прошептал.

– Папа.

– Скажи снова.

– Папа, – я улыбнулась. Он закрыл глаза, делая глубокий вздох.

– Снова. Пожалуйста.

– Папа.

Его плечи затряслись. Не от рыданий. Он счастья. Счастья, которое я поселила в нем. Я пьяна своей новой силой.

– Скажи опять. – Его голос стал мягким.

– Папа. Трент. Мистер Рексрот. Отец. – Я приподняла брови, он засмеялся, открыв глаза. Гусиные лапки появились вокруг глаз, восхитительные.

– Что насчет твоего брата?

– А что о нем?

Он одарил меня взглядом типа «ты серьезно?», и я подняла его с колен. Я зарылась лицом в его грудь, вдыхая запах. Ненавижу то, что он выглядит, как человек, только что вышедший из тюрьмы. Счастливым. С облегчением на лице. Я приговорила его к реальности, которую он не желал, заперев его в ситуацию, в которой он страдал каждый день.

– Я попытаюсь. Я… Я не контролирую это, папа. Все не так. Пока что. Прости. – Вздохнула я. – А ты… злишься?

– В какой именно части я должен злиться? На тот факт, что моя дочь хочет лучше понять свое прошлое и, по всей видимости, я где-то облажался, раз она не осмелилась спросить меня о своей матери, или на то, что ты только что подарила мне то, о чем я мечтал с того дня, когда ты перестала разговаривать?

– Первое. Определенно первое, – засмеялась я.

Между нами капала меланхолия. Это очень важный момент. Вершина горы. Я разговариваю с отцом, говорю ему, что знаю, что моя мама умерла. А он не выглядит удивленным. Кстати, почему он не выглядит удивленным?

Будто прочитав мои мысли, он откашлялся и посмотрел вниз.

– Ты знал о Вал, – сказала я. В моем голосе не было обвинения.

Он кивнул.

– Это было излишним, воспитывать ее после стольких лет. Плюс она так сильно тебя ранила, что я не могу заставить себя думать о том, что случилось бы, если…

– Все нормально, – я перебила его. Я все поняла.

– Господи. – Он покачал головой, снова обнимая меня. – Твой голос. Он прекрасен.

– Я люблю тебя, – прошептала я ему в костюм. В моих словах есть жизнь, значение и пульсация. Я сказала их снова. – Я люблю тебя, папа. Я люблю тебя. Я люблю тебя. Я люблю тебя.

Он поднял меня на руки, словно маленькую девочку, вращаясь на месте и зарываясь носом в мои волосы. Слезы катились по нашим лицам. Из ручки вытекли последние чернила, оставляя отметку в наших жизнях навсегда на папином ковре. Я знаю, и это заставляет трепетать мое сердце, что он никогда не поменяет этот ковер.

Он будет смотреть на него каждый день, вспоминая то, как все случилось, и беречь его.

– Я тоже люблю тебя, малышка.

Найт

– На кухонной стойке аптечка и ибупрофен. Дорогу ты знаешь, если тебе что-то понадобится, то спроси у Вона. Или позвони. Можешь также звонить мне.

Эмилия, старшая сестра мамы и мать Вона, практически выставила меня за дверь, копаясь в бумажных пакетах, которые она принесла для мамы. Она выглядела уставшей, взволнованной и больной. Я сплюнул в одно из растений около нашей двери, игнорируя исходящее пульсирующее тепло от тела.

– Напомните мне, почему меня снова выгоняют из собственного дома?

– У тебя вчера была температура. Ты не здоров. Ты же знаешь, что ты не можешь быть рядом с ней.

– Хорошо. Я займу комнату для гостей внизу. Я не уйду никуда от мамы.

– Я займу комнату для гостей.

Эмилия наконец-то достала пачку чипсов из пакета. Соленые снеки хорошо действуют на маму. Она потеряла слишком много натрия.

– Я хочу позаботиться о своей сестре. Кроме того, если ты займешь комнату внизу, то это не отменяет того факта, что у тебя грипп. Ты ходячая инфекция, прости за прямоту.

Я пожал плечами.

– Называли и похуже.

– Я обещаю, что буду держать тебя в курсе. Я сделала куриную лапшу для тебя. Контейнер стоит рядом с другими продуктами. Я попрошу твоего дядю доложить мне, если ты не притронешься к супу, это не шутки. Не волнуйся, милый. Она поправится.

– Она не может поправиться, – грустно улыбнулся я, в глазах потемнело. – И вы и я знаем это, тетя Эм.

* * *

Эмилия сглотнула и посмотрела вниз. Почему люди всегда это делают? Смотрят вниз, когда все становится слишком реальным? Что такого в земле, кроме скорой могилы моей матери?

– Но ей может стать хуже, – прошептала тетя Эм.

Затем она вошла в дом, но, прежде чем закрыть дверь прямо у меня перед носом, она прошептала:

– О, и я не уверена, каково текущее положение дел, но если ты решишь вытащить голову из задницы и навестить Луну, то, пожалуйста, передай ей мои соболезнования и дай ей знать, что я здесь, если она нуждается во мне.

Я уже уходил, когда резко обернулся и толкнул дверь назад.

– Соболезнования? – Я почувствовал, как глаза вылезают из орбит.

Эмилия уронила бумажный пакет, персики и чеснок покатились по полу.

Наши родители отказывались понимать, что мы с Луной больше не были лучшими друзьям или кем они нас там еще считали. Но это не волнует меня настолько сильно, как упоминание того, что что-то случилось. Соболезнования могут означать только одно.