На самом деле понравилось. Недостаточно для того, чтобы менять сторону – хотя, может быть… хотя единственный человек, которого я когда-либо хотела, был моим лучшим другом – но достаточно, чтобы не жалеть об этом. Это было сложностью, из-за которой я не могла сейчас сконцентрироваться.

Я разбила сердце. Ну, возможно. Джош перестал писать мне. Его сообщения без ответа собраны в отдельную папку моего телефона, как разбитые мечты на веревке для белья, влажные от слез моей вины.

А сейчас это. Не перевариваемые новости, которые мне как-то надо проглотить. Доклад лежал между Эди и мной на столе, ждал, пока его просмотрят.

Я встала и хлопнула ладонью по столу, вскрикнув:

– Нет!

Правда, я так не сделала.

Я расхаживала вперед и назад по кухне, поднимая голову вверх и усмехаясь:

– Хорошее избавление!

Только вот этого я тоже не сделала.

Я разрыдалась. И убежала в комнату. Я чувствую. Чувствую.

Ну или хотела так сделать.

На самом деле я просто сижу здесь и смотрю на маму. Настоящую маму. Ту, которая здесь ради меня, с того момента, как узнала о моем существовании. Ту единственную, которая считается. Эди.

– Это все, что они смогли достать? – прошептала я.

Я надеюсь, что мой голос не потрясет ее и вытащит из краха. Это сработало. Она посмотрела на меня сквозь пальцы, а затем выпрямилась, вытирая слезы с лица.

– Частный детектив? – Она прочистила горло, пытаясь быть крутой.

Я знала, что она будет крута в этом. Знала, что не станет делать из этого шоу, заставлять меня чувствовать себя неловко.

Я кивнула.

– Он сказал, что она жила в Рио в течение последних восьми лет со своей мамой. Работала в компании по продаже поддельного парфюма в магазине в ее доме. Нет партнеров, нет детей, нет семьи. У нее была кошка по имени Луар. Кажется, она проходила через трудные, темные времена. Она умерла от передоза восемнадцать месяцев назад.

Моя биологическая мама мертва.

Я должна чувствовать опустошение. Я должна чувствовать себя свободной. Я должна чувствовать , и все. Я прикусила нижнюю губу, дергая ее и не зная, как реагировать.

Вал все еще была моей биологической матерью.

Кроме того, она женщина, которая бросила меня.

Женщина, которая испортила меня.

Женщина, которая хотела использовать меня как пешку.

Но еще женщина, которая назвала кота Луар – лунный свет на португальском.

У Вал было много образов в моей жизни. Все они окрашивали ее уродливо. Люди ошибались. Я не святая Луна. Я способна примерять образы тоже. Просто не знала, как это делать, до настоящего момента. Каким-то образом я встала. Эди поднялась за мной.

– У тебя есть мама, – выделила она, хлопая ладонью по груди. – У тебя есть я, Луна. У тебя всегда есть я.

– Я знаю. – Я улыбнулась.

– Разговаривай больше. – Ее выражение смягчилось.

– Я стараюсь. Я стараюсь всю мою жизнь. Это просто… когда слова выходят, они делают это сами по себе.

– Ты не поняла? – Она сжала мои руки, аккуратно встряхивая.

У нее глупая ухмылка, такую я видела у папы, когда он смотрел на нее с любовью. Она всегда смотрит на меня, а не сквозь меня.

– Теперь ты свободна. Свободна разговаривать. Свободна общаться. Свободна быть кем угодно, а не тем человеком, которым она сделала тебя, когда ушла.

– Я знаю, – прошептала я.

Но так ли это? Что, если это не освободило меня? Что если мне суждено разговаривать в случайные срывы?

Мы обе переступали с ноги на ногу. Будто огромный слон стоял в комнате, надо решить кое-что.

– Твой папа должен…

– Я скажу ему, – перебила я.

Да. Я знаю, что мне надо делать, на что я способна. Вал больше нет, чтобы напоминать мне о том, что мои слова ничего не значат, что мой голос не важен. Эди права. Пришло время сбросить старую кожу того человека, которым я была, и стать кем-то еще.

Человеком, который нужен Найту.

Человеком, которого заслужили папа, Эди и Рэйсер.

Я собираюсь поговорить с папой.

Словами.

* * *

– Входи.

Папа, все еще одетый в костюм, оторвал взгляд от бумаг на рабочем столе. Он переложил бумаги, чтобы просто что-то сделать руками, и устало улыбнулся мне. Что-то настораживающее было в выражении его лица, когда он смотрел на меня. Любовь, погруженная в страдания, окутанная горькой жалостью.

Хотя бы не разочарование. Никогда не разочарование.

Я закрыла за собой дверь и прошла к кожаному креслу верблюжьего цвета, стоящему перед ним. Я утонула в нем, вес того, что было во мне, тянул меня вниз. Не прерывая зрительного контакта, я впилась ногтями в нежную кожу ладоней, пока они не пронзили ее. Я вздохнула от боли.

Я могу сделать это. Я делала это с Найтом. С Эди. На вечеринке перед толпой незнакомцев.

Но каким-то образом все это было по-другому.

Мой папа был обманут Вал. Она специально забеременела. Он не хотел меня. И все же он вынужден был воспитывать меня самостоятельно в первые дни моей жизни. И это было нелегко, из-за отсутствия общения со мной. Они называли его немым, потому что он мало разговаривал, а его дочь по-настоящему добила его из-за нехватки слов.

– Все нормально? – он нахмурился, осознавая то, как меняется атмосфера в комнате. А может, это я меняюсь.

Я привыкла быть зависимой. Маленькой. Напуганной. Но последние несколько месяцев изменили меня. И я все еще развиваюсь, меняюсь, как глина – вращаясь вокруг крошечных изменений, но таких значимых для моей жизни. Каждая вмятина формирует меня.

Я открыла рот.

Он уронил ручку.

Мои губы задвигались.

Его глаза расширились.

Я улыбнулась.

Он прислушался.

– Ничего особенного, – прошептала я, беспокоясь о том, как мои губы формируют слова.

Грусть смешалась с победным чувством. Единственная причина, по которой я говорю, это смерть моей мамы. Примирение невозможно. Я потеряла что-то навсегда – но приобрела нечто другое.

Я дотянулась до его руки через стол, сжимая ее дрожащими пальцами. Наконец-то свободную. Ручка, которая была там секунду назад, упала на кожаный планер. Я заметила это, потому что все вокруг подсвечивалось, будто я под экстази или чем-то типа того.

– Я хочу признаться, папа.

Я не знаю, какой реакции ждать от него. Мой папа делал все, чтобы я заговорила. Лучшие терапевты стучали к нам в дверь, лучшие психологи и эксперты в области моего заболевания. Дюжину раз я видела, как дрожит его спина от слез, когда он думал, что я не вижу, как он оплакивал слова, которые никогда не покидали моего рта.