– Преступник за своей жертвой наследовать не может.

– То-то и оно! И тогда кто будет наследником? Детей у меня нет. Жены не в счет. Значит, Прохор наследником матери и окажется, он ее второй сын и единственный наследник. Из-за этого он ее и убил.

– Как же он сумел?

– Долго ли умеючи. Он же родной сын, мог когда угодно к матери приехать, мог в гости прийти, просто гостинец мог прислать, да не от своего, а от моего имени, что он по факту и сделал. Мать пирожное с отравой покушала и на тот свет отправилась. Много ли ей нужно было в девяносто годочков. Вот так Прохор и отравил нашу с ним мать. И главное, совсем совести у человека не было, он передо мной же своим злодеянием похвалялся.

– Это когда?

– Когда меня после ареста, который лично Прохор возглавил, в камере закрыли, братец ко мне и явился. Ох и бахвалился же он своими подвигами! Все мне рассказал. Я его слушал, а у самого на голове последние волосы дыбом встали.

Даже сейчас, спустя долгое время, когда виновника и в живых-то уже не было, генерала кинуло в краску от тех воспоминаний.

– Удивляюсь, как вы его тогда своими руками не придушили.

– Хотел, – откровенно признался Федор Степанович, – очень хотел, да не смог, в наручниках был. Кабы не скованные руки, я бы его на куски порвал. Повезло ему, подлецу, что при задержании в лаборатории он ребятам из спецназа сопротивление оказал. Они его и застрелили. И тут уж моя заслуга. Это я сказал, что не обязательно его живым брать. Шлепнули его, и мне позору меньше. Смерть, она все спишет. А так бы предстал братец перед судом, всю нашу фамилию бы дерьмом замазал. Потом ходи да объясняйся перед честными людьми, как получилось, что у нас такой урод в семье уродился. Он один на всех нас тень бы свою бросил.

И генерал снова загрустил. А так как единственным выходом из этого состояния, который он знал и мог применить, была очередная рюмка водки, то ее он в себя и опрокинул.

Пока Федор Степанович заливал свое горе и омывал слезами позор брата, Саша думал о деле.

– Значит, вы совершенно уверены, что пирожное с ядом вашей матери дал Прохор? – уточнил он.

– Он самый.

– А Катерина с Валечкой?

– Племяшка моя тут вообще ни при чем. И малец ейный, хоть и малахольный уродился, такой заморыш, что стыд и позор всей нашей семье, но преступления тоже никакого не совершал.

– Как же, – растерялся Саша, – да ведь ваш Валечка сам признался, что насыпал бабушке в торт порошочек, от которого его хомяк Хома сдох.

– А порошок ядовитый ему Лиственница дала, – добавил Грибков.

– Потому что мне его, в свою очередь, дядя Сеня дал! – воскликнула девушка. – Сказал, что это полезная вещь, от сердца своего он для меня отрывает, только чтобы Валечкиной прабабке помочь до ста лет прожить!

Но Барчуков тоже не захотел оставаться крайним и завопил:

– А я порошок не сам родил, я его от вашего уважаемого… то есть, извините, совсем даже не уважаемого братика получил. Прохор Степанович мне его дал вместе с указаниями, как нужно им распорядиться. Я все в точности и исполнил. И знать не знал, что за порошок такой. Мне ваш братик сказал, что полезная вещь, я и Лиственнице то же самое сказал, а она Валечке.

Федор Степанович махнул на Сашу рукой:

– Тот первый порошок, о котором ты говоришь, он матери и не достался. Тот порошок попробовал у нас дома только бедный Хома. Ну а большая его часть вместе с куском торта твоему собственному дяде досталась. Тот его в ресторане сожрал вместе с тортом и с тортом же отрыгнул. Моя мать отравленный торт даже не попробовала. Твой дядя удар на себя принял.

Дядя Коля поднял голову и с гордостью оглядел всех собравшихся. Мол, видели, каков я?

– Но ваша мама все равно погибла от яда, – заметил Грибков.

– Не успокоился Прошка. Новую порцию яда раздобыл. В пирожные подсыпал и маме прислал. Заказ тоже от моего имени оформил. Как и тот торт для матери, с которым в ресторане путаница получилась. Его тоже от моего имени заказывали и с моей карты оплачивали.

Саша взглянул на Катерину, щеки которой под его взглядом залила густая краска.

– Обманула я тебя, когда ты меня про торт спрашивал, – призналась ему женщина. – Не пекла я этот проклятый голубой торт. Не умею. То есть испечь могу, вкусно получается, даже лучше, чем у этой кондитерши «У Амелии», а украсить хорошо не умею. Розы из крема у меня кривые получаются, линии куда-то вкривь и вкось ползут. Стыдно такое на стол подавать. Дядя Федор о моей проблеме узнал, сказал, что разберется. А потом из кондитерской «У Амелии» сюда к нам домой тот красивый голубой торт прислали, чтобы я его из фирменной коробки на домашний поднос переложила и всем бы вокруг мы сказали, что это я его испекла.

– Поэтому вы и лгали мне, что не хотели дядю своего выдавать?

– Когда ты мне вдруг заявил, что в торте отрава оказалась, конечно, я испугалась. Вдруг на Федора Степановича подумают? А ему такое совсем не нужно было, у него и так в последнее время на службе много разных проблем было.

– Прохор этим грязным делом занимался, а улики все на меня показывали. Торт я со своей карты оплачивал. Прохор об этом знал. Я ему в свое время доступ к этому счету сам открыл, он им иной раз и пользовался в своих целях. Он меня подставить с этим голубым тортом хотел, я уверен. Яд в него подсыпать заставил Валечку, чтобы при случае еще и мальчишку бы оговорить. Или его, или Катерину, будто бы они со мной в сговоре были. Ну а когда в ресторанном холодильнике увидел еще один торт, который он тоже заказывал от моего имени, то передумал мать травить в ресторане. Иное ему на ум пришло. Тот розовый торт Прохор заказывал для своего личного кутежа с дружками, с такими же моральными уродами, как и он сам, а презентовать решил его мамочке.

И, взглянув на Сашу, подмигнул:

– Ну… тот розовый торт, до сих пор помнишь его, небось?

Саша покраснел. Еще бы не помнить! Какого стыда он огреб, когда этот торт торжественно вкатили к зал, полный гостей, и все вокруг узнали, что подобное неприличное произведение кондитерского искусства притаранил сюда именно он – Саша.

Вслух он ничего этого не сказал, а лишь выдавил из себя через силу:

– Помню.

– Тебе-то розовый торт по ошибке достался, ты его в ресторан вместо своего привез. Но Прохор в этом роль провидения углядел. Смекнул, как он может над матерью и всеми нами еще сильней поглумиться напоследок. Подменил торты, и нам к столу матери на ее юбилей тот розовый торт подали. Так сказать, подарочек от сына ко дню рождения. Ох, позор-то какой был! Все молчат, потом ахать стали. Я матери в глаза смотреть боялся, когда она ЭТО перед собой увидела. Это же скандал на всю вселенную! Мать мне очень жалко было. Она такого не заслуживала. Хоть потом торты и поменяли, нам наш голубой принесли и даже уже без яда, но память-то осталась. Ну ничего, пусть теперь Прохор перед матерью за все свои грехи на том свете оправдывается. Гореть ему в аду, волчье семя!