Преториус в университете изучал естественные науки, медицину, слушал лекции на юридическом факультете, и многие гадали, какое поприще изберет этот одаренный юноша – станет ли врачом, адвокатом, ученым или последует совету гимназического учителя словесности и займется сочинительством.

Товарищи по университету называли Георгия уклонистом, размазней и Господином Ни-То-Ни-Се, поскольку он, по их мнению, пытался встать над схваткой, будучи и против революции, и против рабства. Но когда Капович убил министра народного просвещения Боголепова, повинного в том, что 183 студента Киевского университета были отданы в солдаты за участие в беспорядках, товарищи потребовали, чтобы Преториус определился, с кем он, – с палачами или с честными людьми.

Дело было у Варвары Дашевской, которая жила в свободном браке с Козьминым и Варфоломеевым. Умная и привлекательная, Дашевская притягивала мужские взгляды своими широкими бедрами, высокой прекрасной шеей и голосом – глубоким контральто. А вот ее снисходительный тон и всезнайство многих раздражали.

– Так вы с нами, Преториус, или с ними? – спросила она насмешливо. – Только не надо рассказывать байки о правде, которая у каждого своя. Где много правд, там одна ложь.

– Жить во лжи – естественное состояние животного человека, – сказал Георгий, – и потому-то, думаю, догадываясь о губительности этого состояния, человек бежит от всего естественного к Богу, к принуждению, к рабству в самом чистом, глубоком и положительном смысле этого слова, то есть к подчинению высшему началу, о существовании которого догадывается, хотя подчас ничего о нем и не ведает. И только этот путь, только эти неустанные попытки могут хоть в малой степени содействовать спасению души…

– Пошли плясать поповщина с достоевщиной! – закричал Козьмин. – Нет в мире виноватых, слезинка ребенка, тра-та-та и тру-ля-ля!..

– Так ведь слезинка ребенка и самому Достоевскому не нравилась. Это Иван Карамазов отказывается принимать Бога, если ради счастья человечества прольется хоть одна слезинка ребенка. Но ведь проливается, еще как проливается, и нравится нам это или нет, но мир стоит, и Бог правит, а остальные – живы. История принадлежит остальным. «Или – или» – это опасный максимализм, это не по-божески и не по-человечески. Максималист выбирает бунт и топор, потому что на остальных ему наплевать, ибо он – подросток, бунтующий ребенок, который уверен, что мир с него начался и им закончится. И если устройство жизни ему не нравится, он готов эту жизнь взорвать. А взрослый человек живет после конца света. – Георгий обвел взглядом товарищей, которые смотрели на него презрительно, как Дашевская, и усмехались, как она. – Что ж, скажу больше. Люди, которые верят в окончательное торжество справедливости, – идиоты, а те, кто считает, будто справедливость только на их стороне, – негодяи…

– К какому же классу вы относите нас, Преториус, к идиотам или к негодяям? – ласково спросила Дашевская. – Смелее, не стесняйтесь!

Георгий вздохнул.

– Все помнят, что Прометей даровал людям огонь, то есть возможность влиять на историю, но никто не вспоминает о том, что за это он лишил их дара предвидения, заменив его слепой надеждой, которую мы сейчас называем свободой воли. Наш выбор, к счастью, никогда не бывает окончательным…

Студенты загудели, послышались выкрики, но Дашевская взмахнула папиросой, как дирижерской палочкой, и в комнате стало тихо.

– Что ж, я всегда считала вас человеком… м-м… сложным, – сказала она. – И вы заслуживаете ответа от всего сердца, а не ригористической обструкции. – Она затянулась папиросой. – Басня Эзопа «Лиса и виноград» известна в нескольких версиях. В одной из них мораль не сводится к указанию на недостижимость желаний, мол, «зелен виноград, ну и черт с ним», а формулируется довольно неожиданным образом: «Так говорят все, кто жалуется на свое время, желая жить в другом времени, более благоприятном». Завораживающая мысль. Начиная, наверное, с Петрарки, каждое поколение сетовало на упадок и ничтожество своей эпохи. Это сознание упадка, похоже, соприродно самому гуманизму: размеры потерь известны, приобретения – нет. Но что, если суть эпохи и есть тот виноград, от которого гораздо легче отказаться, ссылаясь на его незрелость, чем дотянуться и действительно попробовать его на вкус? И «мы все» пытаемся вернуть «всех нас» к себе; из вечности, в которой Россия расположилась с комфортом, вернуть ее в настоящее время. Чтобы она не жила, как Жюстина у де Сада: ее хоть в cunnus, хоть в os, хоть в asinus, а душа ее остается девственно чистой. Обрыдла эта ангельская порнография! У нас нет потерянного рая, завещанного отцами, нам только предстоит его обрести и завещать детям. А что же мы хотим завещать сегодня? Терпение? Покорность? Жалкие будни рабов? Как говорил Сенека, non est vestrum ubicumque non estis – мы не можем жить сразу во всех комнатах этого дома. Надо жить здесь и сейчас, в этой комнате, где должен быть порядок. Наш порядок. Расставание с прошлым – это не утрата, а очищение. Блаженны нищие духом, ибо их есть Царствие Небесное, поскольку только пустота может наполниться будущим! Лучше слепое Ничто, чем золотое Вчера, лучше погибнуть от крайностей, чем от отчаянья!

Студенты вскочили, зааплодировали.

– Реальность с ее косной мощью против нас, – продолжала Дашевская, – человек случаен в мире, лишенном какого-либо смысла, кроме того, который следует этому миру придать, и мы навяжем свой смысл этому миру… мы станем людьми, которые по ту сторону жалости и ужаса реализуют в себе вечную радость становления – радость, содержащую в себе радость разрушения!..

И снова ее наградили рукоплесканиями и криками.

– «Prends garde! Celui qui parle dans ton coeur n’en sait pas plus que toi»[75], – сказал Георгий. – Мы ничего не знаем о будущем, оно для нас – пустота. Летальное обаяние пустоты – разрушительный соблазн дьявола…

– Сердце! Мы вырвем сердце из своей груди, чтобы осветить дорогу будущему! – прокричал Козьмин. – А с Россией поступим по завету Ницше – падающего подтолкни!

– Но Ницше этого не говорил, – возразил Георгий. – Он говорил: «Was stürzt, soll man noch stoßen», то есть не падающего подтолкни, а то, что само падает, следует еще и подтолкнуть, а это другое дело…

– Вы просто старик, Преториус, – перебил его Варфоломеев. – Старый занудный старик. Только и знаете, что цепляться за слова! Соблазн, дьявол, спасение души – да вы из какого века явились? Или вы считаете себя гражданином вечности?

Дашевская поморщилась, но сдержать крикунов уже не могла.

Георгий взял фуражку и вышел.

На следующий день он отправился к Казанскому собору, где собралась огромная толпа возбужденных студентов. Они требовали восстановления академических свобод и выступали против законных установлений, позволявших властям отдавать в солдаты студентов, обвиняемых в антиправительственной деятельности. На митингующих напали жандармы и казаки. Началась свалка. Несколько армейских офицеров вступили в драку с казаками.