III

«…Я рискнул. Я все поставил на одну решительную атаку. Но, зная горячность персов, надеялся, что смогу выманить их и связать упорным сражением. И подготовил заранее хитрую уловку, которой надеялся смутить нестойкого неприятеля. Вышло по-нашему. У персов был перевес в людях более чем пятикратный, но Бог стал на сторону правого дела. Мы гнали неприятеля десять верст и остановились в виду Елизаветполя. Лагерь разбили у реки, а завтра по солнцу двинемся к городу. У персов только убитых – две тысячи человек. Наши потери – двадцать семь. Пятнадцать раненых, двенадцать убитых. Ваше Превосходительство! И от себя, и от всего вверенного мне войска поздравляю Вас с этой славной победой!..»

Валериан положил перо, перечитал написанное и позвал адъютанта. Поручик Белаго тотчас вбежал в палатку, посыпал депешу песком, стряхнул, сложил и тут же кинулся прочь, запечатывать послание и отправлять спешно в Тифлис. Мадатов вышел следом, с удовольствием разминая затекшие ноги и спину.

– Легче рубиться, чем писать, господа! – весело сказал он поджидавшим его снаружи командирам частей. – Надеюсь, командующий будет доволен.

– Славное было сражение, князь, – ответил ему Панчулидзев. – Большое дело ты сделал – спас Тифлис да и всю Грузию. Это сражение долго будут помнить – и мы, и дети, и внуки. Внуки наших внуков будут помнить – кто победил при Шамхоре.

Валериан внимательно посмотрел на начальника грузинской милиции. В неверном свете факелов, воткнутых рядом с палаткой, он не мог толком разглядеть лицо грузина, но в голосе старого князя не было и тени насмешки, что почудилась Мадатову несколько дней назад перед атакой на позиции Зураб-хана. Он понял, что спесивые аристократы не просто признали его равным, но и поставили в первый ряд среди родовой знати. «Никто не должен спросить: почему сын медника держится князем… – услышал он издалека назидание дяди Джимшида, и сам ответил старому мелику и себе самому: – Теперь никто и не спросит…»

– Твое имя, – продолжал Панчулидзев, – будет вечно стоять в веках, как эта башня, что встретили мы на пути к победе.

Он показал за спину, где, невидимый в черноте сентябрьской ночи, возносился на высоту сорок саженей огромный столб, поставленный, говорили, еще во времена Александра Великого.

Валериан кивнул старому воину, показывая, что оценил его похвалу.

– Ваше сиятельство, – заговорил граф Симонич, командир Грузинцев. – Нам бы сняться с лагеря да двинуться в Елизаветполь. Большой успех, надо бы развить его поскорей.

– Это Ганнибалу говорили, что он-де не умеет пользоваться победой, – рассмеялся Валериан, вспомнив рассказы Софьи. – Но, господа, у нас другой случай. Ночью входить в незнакомый город, теряться в узких улочках, рискуя ежеминутно попасть в засаду!.. Нет, нет и нет. Дадим людям передохнуть, а поутру, по первому свету, по холодку и кинемся к Елизаветполю.

– Они успеют подготовиться, – продолжал настаивать подполковник.

– Кто? Амир-хан мертв. Мамед-мирза напуган, думаю, до смерти. Кто командует гарнизоном в Гяндже? Назар-Али-хан? Я слышал о нем. Думаю, что он поспешит доставить сына Аббаса-Мирзы живого, невредимого и – чисто вымытого.

Офицеры расхохотались.

– В самом деле, господа, – продолжил Валериан, – разойдемся и мы. Четыре-пять часов сна, и на марш с новыми силами…

Лагерь победителей затихал понемногу, а в роще у берега Орлов и Поспелов при свете круглой луны копали могилу Изотову. Унтер стоял в яме уже по пояс и сильными взмахами рубил шанцевой лопаткой твердую землю.

– Все, Алеша, выравнивай.

Орлов выпрыгнул на поверхность, отер тряпкой потное тело, надел рубаху, мундир и прошел туда, где у ствола чинары лежало замотанное в шинель тело товарища. Воротник закрывал лицо, а полы доходили гиганту едва ли до середины бедер.

– Не ладно, оно, – заговорил Орлов, – и гроб смастерить не из чего, и батюшки нет в отряде… Ладно – как уж сумеем.

Он встал в ногах Осипа, словно самому себе приказав – «смирно», и продолжил, поднимая лицо к звездному небу:

– Господи! Прими душу раба твоего рядового Изотова… Знаю, умер без покаяния, да времени ему в сражении не хватило, товарища, видишь, спасал, Алешку нашего молодого… Прими его, Господи!.. Прошу тебя: пусти Осипа в царство свое по-хорошему. А то ведь, неровен час, осерчает, так ворота, поди, разнесет, да привратника повредит… Скрывать не буду, утаивать нечего, Господи, сам ведь знаешь – грешный был человек… Много на нем крови: и вражеской, и невинной… Но воин же, не монах! Солдат русской армии!.. А не тобой ли сказано: аще кто положит живот за други своя…

С минуту он стоял молча. А после просто сказал:

– Прощай, Осип!

Вдвоем они аккуратно спустили тело Изотова в яму, и шмыгающий Алешка стал забрасывать могилу землей. Орлов же отошел в сторону – связать крест из присмотренных им уже стволиков, однако, их нужно было еще и срубить, и окорить…

I

Едва увидев за спиной адъютанта, входившего в кабинет Новицкого, Ермолов вскочил, быстро обошел, почти обежал стол и облапил Сергея за плечи.

– Ну, здравствуй, гусар! Ох, до чего же тонок ты стал! Ветром не качает хворостинушку?!

– Пригибает, Алексей Петрович!.. – засмеялся Новицкий, стараясь не показать командующему, как больно ему в этих дружеских лапах. – Пригибает порой до самой земли. Но мы такие – не переломимся.

– Точно, точно! – раскатился смехом Ермолов. – Такие, как ты, всегда поднимаются. Ну садись, гусар! Сюда – здесь удобнее будет.

Он показал Новицкому на глубокое кресло с высокими подлокотниками и вернулся на свое место. Сел, уставил локти в столешницу и опер подбородок на сжатые кулаки.

– О делах я наслышан. Князь Меншиков мне тут более трех часов рисовал картинки ваших злоключений. О персидских интригах рассказывал и о твоих геройствах… Как, кстати, болезнь твоя? Прошла?

– Отступила, – коротко ответил Сергей, понимая, что командующего Кавказским корпусом не слишком занимают личные проблемы одного из своих подчиненных.

Ермолов покрутил головой.

– Желтую лихорадку перебороть – это, гусар, пожалуй, сложнее, чем персов. Что отступила, это отлично. Но не давайся ей больше в осаду! Слышишь?!

– Я постараюсь, – совершенно серьезно ответил Новицкий.

– Он постарается, – фыркнул Ермолов. – Забыл уже, как во фронте надлежит рявкать. Ладно, сиди, я так пошутил. А вот орел, что из самого Санкт-Петербурга к нам прилетел, шутить не будет, как я. Клюнет сразу и не то что до крови, а до смерти. Генерал-адъютант Иван Федорович Паскевич. Слыхал о таком, а?

– Знакомы никогда не были, а слышать, конечно, слышал, – осторожно ответил Новицкий. – Он также был на турецкой кампании. Той, что закончилась перед самой наполеоновской. Служил при Михельсоне, Прозоровском, Багратионе, Каменском. Был послан с поручением в Стамбул, исполнил и сумел воротиться, ускользнув от турецкой стражи. При Кутузове командовал полком, потом отдельным отрядом. Храбр, распорядителен, предприимчив.