– Конечно, приходите один, все замечательно, – заверила его она. – Почти все придут без пары. Журналисты приходят одни, покупатели и заказчики тоже. Надеюсь, вы будете не слишком скучать, собирается весь мир моды и несколько человек со стороны. Но иногда на таких сборищах бывает весело. Я бы очень хотела, чтобы вы пришли. Ужин тринадцатого февраля. Надеюсь, вы не суеверны.

– Ничуть, – засмеялся он и записал дату в своем ежедневнике. – С удовольствием приду. Во сколько?

– В половине девятого. «Плаза Атене», банкетный зал.

– Надеюсь, черная бабочка не обязательна? – деликатно спросил он.

– Нет-нет, что вы! – Она засмеялась. – Пресса будет в джинсах. Возможно, придут две-три модели, но они будут полуобнаженные. Покупатели и заказчики надевают черные костюмы. Вы можете надеть что хотите – брюки с блейзером или костюм. Люди, которые диктуют моду, почти все одеты бог знает как, – сказала она, радуясь его согласию прийти и всеми силами желая вселить в него уверенность.

– За исключением вас, мадам О’Нилл, – галантно сказал он, и она подумала – уж не издевается ли он?

– А что случилось с «Тимми»? «Тимми» мне больше нравилась.

Она вспомнила, что в открытке, где Жан-Шарль благодарил ее за подарок, он тоже назвал ее «мадам О’Нилл». А ведь в клинике и отеле во время их нескончаемых бесед он называл ее «Тимми». И ей сейчас очень не хватало прежней короткости отношений.

– Не хотел показаться бесцеремонным. Вы тогда были моей пациенткой, а сейчас я разговариваю со знаменитостью.

– Никакая я не знаменитость, – возмутилась она, но тут же засмеялась. – Ну ладно, пусть я, может быть, и знаменитость, ну и что с того? Мне казалось, мы с вами друзья, во всяком случае, я считала так в октябре. Кстати, спасибо за очень милую открытку.

Тимми хорошо помнила закат над морем, и Жан-Шарль тоже.

– Спасибо за сумасшедше дорогие часы, мадам… Тимми, – неуверенно произнес он и, казалось, на мгновение смутился. – Когда я их увидел, я очень растерялся. Не надо было этого делать.

– Вы так меня поддерживали, когда мне удалили аппендикс. А я тогда смертельно боялась, – честно призналась она.

– Я помню. А как вы сейчас? – спросил он осторожно и не без робости.

– Прекрасно. Хотя, когда я доберусь до Парижа, может быть, этого и не скажу. Эти презентационные турне вконец изматывают.

– И это я тоже помню. Вы отказывались ложиться в больницу, пока не закончится показ.

– Да, и вы оказались правы, когда определили, что аппендикс вот-вот прорвется. Но когда готовишься к показу, невозможно все бросить.

– Вы должны думать о своем здоровье, – мягко сказал он.

– Мне было грустно слышать, что ваш брак распался, – отважилась сказать Тимми, не зная, как он отнесется к ее словам.

– Такое случается, – произнес он сдержанно. – Благодарю, что позволили мне прийти на ужин одному. Я очень признателен вам за приглашение. Когда вы прилетаете в Париж?

Интересно, что он ее об этом спросил. Что-то между ними изменилось после того, как она узнала, что он разводится.

– Мы прилетаем восьмого. За пять дней до презентации. И я, как всегда, остановлюсь в «Плаза Атене».

Ну зачем она это сказала! Тимми была готова откусить себе язык. Может показаться, что она его заманивает, а ей ни в коем случае не хотелось, чтобы у него создалось такое впечатление. Они почти совсем не знают друг друга, ведь они были всего лишь врач и пациентка. У Жан-Шарля сейчас своих забот хватает. Только бы он не принял ее за хищную американку, которая не пропустит ни одного мужчину и вот теперь охотится за ним. Но ведь она пригласила его на ужин с женой, так что он хотя бы знает, что, когда она позвонила, не пыталась его ловить… Господи, ну почему он должен так думать? Тимми вдруг стало неловко из-за того, что она ему позвонила, но все равно она была рада, что решилась позвонить. А почему, собственно, нет? Сейчас, разговаривая с ним, она чувствовала себя несмышленой девчонкой. Он говорил с ней так серьезно, по-взрослому, хотя, как она помнила, у него было замечательное чувство юмора. Три месяца назад им было так легко друг с другом…

– Ну что ж, значит, я увижу вас тринадцатого февраля в «Плаза Атене», – сказал Жан-Шарль сдержанно. Он с самого начала говорил с ней очень учтиво. Никакой теплоты в голосе, корректность и вежливость, как в самом начале их знакомства.

– Да, увидимся тринадцатого февраля, – подтвердила она.

– Благодарю вас, что позвонили, – вежливо повторил он, и оба положили трубки. Она как сидела в своем маленьком кабинетике, так и осталась сидеть, глядя в пространство. Как же хорошо было поговорить с ним еще раз!

Долго она так сидела, вспоминая каждое сказанное слово, раздумывая над поразившей ее новостью о разрыве с женой, она ничего подобного не ожидала, зная, что он, как это свойственно многим европейцам, а тем более католикам, осуждает разводы. Ей было приятно, что Жан-Шарль готов был отказаться от приглашения, если непременно нужно прийти с дамой. Конечно, все складывается как нельзя лучше, но ей было бы любопытно поглядеть на его жену. Теперь она ее не увидит, но надеется, что он не будет скучать среди той пестрой публики, которая собирается на таких приемах. И как бы там ни было, будет очень приятно с ним снова встретиться. Тимми зевнула, поднялась со стула, перешла в спальню и легла в постель. Ни в коем случае не думать о Жан-Шарле Вернье, приказывала она себе, не вспоминать об их долгих беседах в Париже. Ни эти их беседы, ни известие о том, что он разводится с женой, ничего для нее не значат. Жан-Шарль приятный человек, в лучшем случае потенциальный друг, не более того. Ей удалось убедить себя в этом.

Утром в понедельник Тимми попросила Джейд внести имя Жан-Шарля в список гостей, приглашаемых на ужин в Париже, и послать ему факс, подтверждающий приглашение. Всю следующую неделю они прожили как в лихорадке, так что Тимми напрочь о нем забыла. В пятницу вечером она поехала к себе на виллу в Малибу, по дороге заглянула в приют Святой Цецилии и осталась там ужинать. Дети были довольны, в приюте появились двое новеньких. Одна из них – девочка-подросток, которую брали на воспитание двенадцать патронатных семей и потом возвращали в детский дом, а в последней ее изнасиловал родной сын приемных родителей. Она была очень замкнутая и все время молчала. Ей было четырнадцать лет. Монахини подробно рассказали о ней Тимми после ужина. Их огорчало ее агрессивное поведение по отношению к некоторым из детей. Конечно, это неудивительно, ведь сколько ей пришлось пережить. Дети были с ней терпеливы, хотя две девочки поссорились с ней утром в ванной и жаловались, что новенькая украла у них зубные щетки и расчески. Она и в самом деле хватала все, что попадется под руку, и прятала у себя под кроватью. Одна из монахинь боялась, что она собирается убежать. И Тимми, и все они знали, что ей понадобится время, чтобы адаптироваться в новой обстановке. Может быть, даже много времени. В родном доме ее зверски избивала родная мать, насиловали отчим и дружки матери. Отец был в тюрьме, как и у многих других детей в приюте. Ее жизнь была настоящим кошмаром.