Соратники Эссекса в ожидании развязки этой истории «были встревожены до крайности». Они опасались, что безрассудная попытка их лидера ослушаться королевы погубит в зародыше все его надежды на обретение могущества[455]. Кое-кто верил, что Эссексу нужно лишь немного подождать, пока настроение королевы изменится, как когда-то поступил и Лестер после своего бесславного отзыва из Голландии. Другие не были столь наивны. Даже если забыть о стратегической неудаче, предприятие Дрейка и Норриса стоило огромных денег всем, кто в него вложился, и сильнее всего оно ударило по королевской казне. Финансовая сторона вопроса играла не последнюю роль, с учетом того, что после ярых дипломатических протестов Англии пришлось вернуть захваченные возле Лиссабона немецкие торговые суда вместе с бывшим на них грузом их законным владельцам[456].

Эссекс застал Елизавету в Нонсаче, но она не желала его видеть. Отдельным участникам экспедиции она присудила награды за доблесть и безупречную службу, но его подчеркнуто игнорировала. Она не решилась изгнать его со двора, как собиралась поступить изначально; поразмыслив какое-то время, королева решила, что Эссексом руководила опрометчивость, но не вероломство. Позже она назовет проявленное им открытое неповиновение «всего лишь поступком юнца»[457]. И в то же время королева понимала, что не может проявить слабость, оставив подобный проступок безнаказанным. Эссексу необходимо было преподать хороший урок. Он причинил Елизавете боль, а значит, и сам должен испытать не меньшие страдания.

Ее возмездие было тонко просчитанным. Всего один простой шаг — представление к государственной награде Рэли, который выделил для экспедиции людей и корабли, но сам при этом остался в Англии, — оказался для гордого графа, чьи заслуги официально признаны не были, поистине жестоким ударом[458]. Его приемный отец сразу понял бы, что Елизавета всего лишь прибегла к одному из своих излюбленных способов напомнить всем, кто здесь главный, и повел бы себя соответственно. Но просто смириться с произошедшим, забыть обо всем и спокойно жить дальше было не в характере Эссекса[459].

Вплоть до 17 августа, дня, когда королева и ее придворные направились в Оутлендс, сторонники Эссекса из кожи вон лезли, не желая признавать своего поражения. Один из них выдумал историю о том, что граф «вынудил Рэли покинуть королевский двор и бежать в Ирландию»[460]. Эта ложь выглядела бы более убедительно, если бы не одно обстоятельство: Рэли в тот момент находился в Дарем-хаусе в Лондоне, занятый решением вопросов личного характера[461]. Позже, во время визита в свои ирландские владения, Рэли ясно дал всем понять, что его положение при дворе столь же прочно, как и прежде, и самодовольно заявил: «При дворе нет человека, что занимал бы место выше моего»[462]. Напряжение между соперниками приближалось к критической точке. Придворные сплетники не уставали повторять: «Нигде и никогда не бывало такой вражды, такой зависти и такого злословия, как наблюдаем мы здесь и сейчас»[463].

Елизавета торжествовала. Она сумела тонко напомнить Эссексу, что место на троне принадлежит ей, а он обязан ей подчиняться, и близившееся Рождество встречала в приподнятом настроении. Зима в тот год выдалась такой холодной, что Темза покрылась толстым слоем льда, явившимся непреодолимой преградой на пути королевского судна, поэтому вместо Гринвича королева на время праздников отправилась в Ричмонд, куда легко можно было добраться и по суше[464]. Нам ничего не известно о том, удалось ли Эссексу справиться со своей хандрой к Новому году, когда мы вновь застаем его на привычном месте подле королевы, принимающей подарки от своих приближенных. Что же касается Елизаветы, она, по наблюдениям сэра Джона Стэнхоупа, одного из благородных слуг королевы и автора нескольких газетных листков низкопробного содержания, пребывала в прекрасном расположении духа, плясала и пела, а каждое утро шесть или семь раз танцевала гальярду — танец, включающий в себя высокие прыжки[465].

Эссекс жаждал как можно скорее вновь оказаться в центре политической жизни. Ему был необходим союзник, который помог бы решить его судьбу, и выбор его пал на Уолсингема. Стараясь завоевать расположение начальника королевской разведки, Эссекс решил совместить приятное с полезным и начал оказывать знаки внимания его дочери, двадцатидвухлетней Фрэнсис, вдове Филипа Сидни. Благосклонности зрелой не по годам девушки с обворожительной улыбкой и длинными изящными пальцами пытались добиться многие. Доподлинно неизвестно, когда именно она начала встречаться с Эссексом, однако весной 1590 года, когда они втайне обменялись брачными обетами, она уже ждала от него ребенка. Эссекс и Фрэнсис были вынуждены скрывать свою связь, поскольку ранее королева недвусмысленно дала понять, что не считает Уолсингема и его жену и дочь ровней благородному графу, а сам он отлично осознавал, что новость о его женитьбе приведет ее в бешенство[466].

Эссекс бесстыдно использовал Фрэнсис для достижения собственных политических целей. Он никогда не был по-настоящему в нее влюблен, и уже вскоре после свадьбы он, не стесняясь жены, с прежним усердием продолжил закреплять свою сомнительную репутацию ловеласа. За следующие полтора года он был замечен в связях с несколькими придворными дамами, одна из которых, Элизабет Саутвелл, внучка Кейт Кэри, от него забеременела[467]. Расправа обещала быть жестокой: королева, испытывавшая по отношению к своим юным придворным дамам чувства сродни материнским, рьяно стремилась оградить их от проявлений мужского распутства. Елизавета смотрела на секс до свадьбы с неодобрением, признавала союзы лишь между людьми равного социального положения, считала, что окончательное решение о замужестве ее придворных должно оставаться за ней и отцом невесты в том случае, если он жив, и порицала беременности вне брака[468]. Эссекс умудрился пойти сразу против всех этих правил. На короткое время он сумел себя обезопасить, за взятку убедив человека по имени Томас Вавасур, который был старше его и также состоял на службе у королевы, взять на себя ответственность за беременность Саутвелл и отправиться под арест вместо него. Однако правда о его тайной женитьбе на Фрэнсис Уолсингем и совращении Элизабет Саутвелл грозила выйти наружу в любой момент[469].