– Ну. Рассказывай еще раз.

Буров грабитель. Грабитель, обладающий, несомненно, задатками большого актера. Со страстью, с увлечением, с ясным, вдохновенным лицом Буров уже который день топит, тянет за собой в тюрьму человека, случайно оказавшегося на месте преступления. Человек подошел к Бурову всего лишь прикурить (Буров, отвлекая внимание, разговорился с ним – бежать было поздно), и в ночной темноте оба, разумеется, были взяты.

Буров говорлив. Буров не знал этого человека, ему не нужен был этот человек, и ничего он не менял в судьбе Бурова – Буров топит его просто так. С этакой грустью в лице топит. А иногда лицо озаряется незаурядной актерской игрой.

– Его имя?.. Нет, не знаю. Иногда я беру на дело, не спрашивая, не интересуясь, – назвался Ванькой, и ладно, – сердцем, что ли, доверяю, Юрий Николаевич.

– Понятно.

– Конечно, если вы хотите, я могу и соврать, сказать, что его не знаю и что он только прикурить подошел… Я никого и ничего не боюсь, и душа моя чиста, как перед богом…

И вот так до самого позднего вечера.

А вечером приходит Шириков, с которым они вместе ведут дело.

– Привет, – говорит следователь Шириков, появляясь в дверях. – Чаю поставить?

Лапин кивает: поставь… Лапин выходит в коридор. Он чувствует усталость, в голове пусто и отработанно. Левый туалет оказывается закрыт, и приходится идти в другой конец. Спугнутая шагами крупная темная птица понеслась, захлопала – раз! раз! – она натыкается на одну за другой висячие лампы, и как-то больно смотреть на ее сонные тупые удары. Затем она берет ниже и на высоте в полметра быстро исчезает в глубине коридора. Птиц в коридоре осталось мало, ах да, весна, будто спохватывается Лапин.

– Утвердил курирующий? – спрашивает Лапин по возвращении.

– Пока нет.

И затем Шириков говорит:

– Если хочешь, будем иногда и в дальнейшем вместе вести дело. Мы могли бы ладить с тобой. – Он говорит неторопливо, негромко. – Почти одногодки, дружить могли бы. Я б тебя с женой моей познакомил…

Шириков говорит о будущем. Прокурора скоро снимут – это ясно, и есть уже план Скумбриева о перестройке работы… Шириков говорит весомо, продуманно, хоть и мягким голосом. Да, он, Шириков, много работает, он хотел бы получить приглашение на международный психологический симпозиум – он хотел бы поделиться опытом, его печатающиеся статьи лишь сотая доля работы, которую он ведет… Лапин все это знал или догадывался, и теперь у него как бы даже дух захватывает от того, что Шириков зовет его в товарищи.

– Это будет великолепно.

– Вполне возможно, Юра, – скромно и тихо соглашается Шириков.

Речь Ширикова уже фонтанирует – мир представляется сверкающе интересным – он видит много белых лестниц: лестницы перепутаны, но четки, и все они ведут наверх, белые сверкающие лестницы ведут и зовут, образуя жизнь, движение и смысл существования. В конце концов, весь мир в движении, машины спешат, люди спешат – есть же впереди открытия, подарки человечеству, есть, на худой конец, продвижение по службе, удачи, должности, развешанные как игрушки на великой праздничной елке под солнцем, и люди бегут со всех ног туда, спешат и должны спешить…

– Все это хорошо, но я не потяну. Разве только через год-другой, – спохватывается Лапин.

– Чудак… – улыбается Шириков. – Загубил талант, а?

Шириков не может так сразу остановиться. Белые пики достижений, блеск имен, очарование профессионального совершенства… хватит Лапину нянчить и быть нянькой, когда-нибудь он должен покончить с этим, хватит! Гораздо приятнее и полезнее прийти вечерком к Ширикову в гости. Мы тебя на хорошенькой женщине женим, Юра. Вечер и винцо. Разговоры. Сигарета в зубах после сытной пищи, и… пусть мужчины поговорят, идем, Варенька, посуду помоем, а я тебе помогу, ну и что ж, что ты хозяйка, а я тебе помогу… да-да, идите, женщины, посекретничайте…

– Юра, можно, я тебе скажу что-то?

Лапин говорит «конечно», но где-то незаметно настораживается: Шириков в душу не лезет, деликатен, и если уж скажет, не будет ли это чем-то таким…

– У тебя очень озабоченный вид всегда, Юра.

«И только-то?» – думает Лапин. Или Шириков имеет что-то в виду, он ведь тонкий такой, лучше не доскажет, чем перескажет.

– Не знаю, какой ты вообще, но на работе у тебя всегда виноватый вид.

– У тебя не лучше.

– У меня скромный вид, – улыбается Шириков.

И с силой слов повторяет:

– У меня скромный, а у тебя виноватый.

– Не вижу разницы, – устало говорит Лапин и решает, что он как-нибудь обдумает эту софистику. Может, что-то и есть в этом, и он обдумает как-нибудь.

– В последнее время в тебе это очень заметно, Юра.

Часть ночи они работают, а потом идут поспать вниз, в дежурку – там есть лавки.

К восьми часам захлопали двери. На свет, горящий в дежурке, приходят машинистка, стенографистка и две секретарши, они приходят одновременно – самые ранние пташки прокуратуры, малый мадридский двор с великими своими тайнами.

– Что? Ну и как? Закончили? Ох уж этот курирующий… Бутерброды вам сделать?

И тут Лапин и Шириков в точности узнают, почему их дело не было утверждено. Тут же и хлынули как с улицы их женские рассказы, советы и точные сведения (ну, разумеется, точные! ну, абсолютно точные!) о том, что курирующий прокуратуру, оказывается, был до этого понижен в должности. И понятно, что он теперь неистовствует. Оказывается, и жена курирующего тоже юрист и тоже была понижена, вместе неистовствуют.

Звонят из милиции, просят прийти и подписать кое-какие бумаги. Бодрый голос молодого Квасницкого, прокурорского сына, бурлит по телефону:

– Если сможете, приходите скорее, Юрий Николаевич. Здесь у меня в отделении пьянчуга один…

Лапин одевается, говорит на случай, что он в отделении милиции, и медленно выходит. Висячие лампы коридора, кажется ему, качаются, будто от ударов все той же ночной сонной птицы.

Освобожденность еще больше чувствуется на улице – улица пьянит. Солнце. Подмороженное сахаристое утро. Лапин медленно бредет, а кругом снуют быстрые прохожие, – быстрые и бодрые, они идут на работу и давят молодой ледок, если он попадается под ноги, а если не попадается, то делают неприметный зигзаг, чтобы все-таки толкнуть ногой хрустящую веселую лужу. Лапин поддается минутной бодрости и тоже давит ледок, пока не съело этот ледок солнце.

Старшина Федорков (в отделении милиции) показывает рукой – идите наверх. Лапин поднимается в кабинетик молодого Квасницкого (на втором этаже) и думает, что Квасницкий удивительно удобно устроился со своим рабочим местом: всё под ним, всему молодой хозяин. Сын прокурора.

Квасницкий садится напротив Лапина.