– Интересный этот дядечка. Сорок два года…

Застоявшийся в отделении, в невидимые щели тянет и ползет к Лапину приятный грубый запах – смешанный аромат сапожной ваксы, курева и ружейного масла.

– Р-рассказывай. Рассказывай… – выговаривает Лапин, и забытье вдруг наваливается на него.

Видятся ему звезды, ну не так чтоб совсем звезды, а небо и какие-то фонари или свечки – огни… Понятно, что во сне он очень легкий, он бежит и, попадая на опорную ногу, отталкивается и подпрыгивает сильнее, чем въявь; ему хочется схватить огни, а они гаснут – обычный сон о недостижимом.

* * *

С огнями же в глазах он и очнулся. Укрытый пальто и шинелью Квасницкого, он лежит и слышит жар во всем теле.

– Юрий Николаевич… – и опять, и опять, опять: – Юрий Николаевич. Ехать надо. Отец мой звонил. У вас в прокуратуре совещание сегодня… Юрий Николаевич.

Перед глазами Лапина ласковая и немного льстивая улыбка молодого Квасницкого. Лапин дико оглядывается:

– Да-да.

– Ехать надо, Юрий Николаевич. Из прокуратуры звонили. Отец звонил и еще кто-то. Я, сколько мог, оттянул время. Говорил, что заняты…

Весь чумной и тяжелый, Лапин натягивает пальто. Квасницкий предлагает ехать на «вороненке», это быстрее, – а в прокуратуре Тюрин – пусть он пригонит машину обратно, не забудьте, Юрий Николаевич!

Лапин входит в кабинет прокурора, лишь чуть запаздывая, – он усаживается в этой накуренности и людности, и сначала ему кажется, что сидит он в собственном бреду. Он морщится, и все могут думать, что он морщится от шума и накуренности, и он даже какую-то фразу говорит насчет этого. Но на гримасах долго не продержишься, и Лапин думает о том, как, должно быть, жутко он выглядит сейчас со стороны.

К счастью, рядом сидит Шириков, у которого бессонница обернулась в нервозность – он беспокоит прокурора репликами и является для больного Лапина хорошим заслоном. Нужно только не басить с этого неожиданного чумного сна, если придется что-то сказать.

Заканчивает выступление Скумбриев, и начинаются частности: Анечка Бренцис, дымя папиросой, просит убрать из ее комнаты машинистку:

– Расширьте мое рабочее место. Как ни рассуждай, мои дела самые интимные, большей частью женские, и третий человек в комнате наносит удивительный вред… Незаметный вред… Огромный вред… Общественный вред…

И наконец, начинается хождение туда-сюда в общем хаосе разговоров. Лапин тоже встает, он думает: не подойти ли к Скумбриеву, вокруг которого толпятся четыре человека, – там перебирается недельное расписание дежурных следователей, впереди ждется май, у каждого свои планы, потому торги за расписание идут громкие – шум, разговоры. Лапин стоит и как-то не знает, куда шагнуть. Он стоит среди общего брожения. Он застывает в непонятности момента своей жизни, будто сейчас вот и гаснут где-то его огоньки… Он чувствует, что сзади кто-то трогает его за плечо:

– Юра, мне нужно поговорить с тобой об одном деле.

Это прокурор. Он придерживает Лапина за плечо и тихо ведет к окну в шуме общих разговоров.

– Прибыла группа людей в наш район, Юра. Их семь человек. Амнистированные.

– Да-да.

– Вот. Один из них, некто Стремоухов, сорвал в пьяном виде стоп-кран поезда, в котором они ехали…

Лапин меняется в лице. Только минуту или две спустя он понимает, что речь идет не о Сереженьке – ну конечно же нет; этот Стремоухов из тюрьмы вышел и в возрасте, и, значит, и, разумеется, – о господи – это не Сереженька! Сереженька сдал экзамен, получил свою тройку, и все-все-все хорошо.

– Так вот: жертв, к счастью, нет. Но всякие ушибы, да и график движения поездов почти на десять часов оказался нарушен. Вероятно, ему дадут около трех лет лишения свободы, но, с другой стороны, дело тонкое. Этот Стремоухов…

Лапин уже привык к фамилии и слушает спокойно. Они с прокурором стоят у окна, за их спинами шум и разговоры.

– Предварительное следствие вел мой сын…

– Да-да. Я внимательно слушаю.

– Я знаю, что сын мой дружен с вами, Юра, уважает вас. И хочу, чтоб он у вас поучился… И сами, пожалуйста, повнимательней и поаккуратнее отнеситесь к делу. Здесь ведь доля аффекта имеется. Ведь амнистированные. Ну, печаль при возвращении, нервы. А стоп-кран рядом…

Прокурор глядит куда-то вдаль, молчит – оба стоят у окна, затем прокурор продолжает:

– Не хотелось бы, чтобы остальные амнистированные были задеты из-за Стремоухова, – ну, знаете эту вдруг пробуждающуюся агрессивность после возвращения. Будьте внимательнее.

И прокурор с легким подбадриванием хлопает Лапина по плечу. Прикосновение тут же отдается в голове, и Лапин делает усилие, чтобы не покривиться от боли.

Словно отстраняясь от сказанного, прокурор поворачивается к общему разговорному шуму.

– Товарищи, – прокурор обращается ко всем, – я сожалею, что задержал вас в субботний вечер. Желаю вам всем хорошего воскресенья.

Конец.

На улице прохладно, хотя солнце еще не зашло. Рядом шагает Шириков и приглашает к себе домой.

– Еле на ногах держусь, – говорит Лапин. – Дома отдыхается лучше.

И дома действительно лучше. Лапин раздевается, постель ждет. В комнате тепло. Но почти тут же подтверждается некое смутное предчувствие сегодняшнего дня (там, в разговоре с прокурором, мелькнула фамилия Стремоухов). Звонит телефон.

– Сереженька изуродовал человека, – говорит Бышев в трубку.

Лапин стоит у телефона в носках.

– Сереженька себя уже студентом почувствовал. И решил рассчитаться с одним из тех, кто смеялся над ним. Так сказать, на прощанье, – Бышев откашливается. – Ты слушаешь?

– Слушаю.

– Я зашел за Сереженькой к его хозяйке: его там нет. Я тогда в общежитие, где он раньше жил…

Лапин стоит в носках. Он слушает и водит ногой по полу, отыскивая на ощупь только что покинутую теплую внутренность ботинка.

Бышев рассказывает:

– Зашел к ним в общежитие, спрашиваю: где Сергей?.. Тут же мне рассказали. Парни сидят, выпивают немного, суббота у них. Оказывается, утром они ходили на лыжах за город. Сереженька вдруг захотел тоже на лыжах – высмотрел своего насмешника, и, когда тот полез в кусты, Сереженька за ним и в кустах – сзади по голове.

– Чем?

– Веткой суковатой. Дубиной, говоря короче. Парень свалился и, может быть, помер бы там, истек кровью. Слава богу, на него наткнулись. А Сереженька, конечно, исчез, как в воду канул.

– Исчез?

– Да.

– А парни были в милиции?

– Еще бы. Тут же и пошли. Говорят, уже разыскивают Сереженьку. Я тебе два часа беспрерывно звоню, тебя ни на работе, ни дома. Погано дело, Юра, ой погано.