стана уже возвышался его царский шатёр. Он, весь белый, блистал в толпе серых палаток, как фрак среди скромных сюртуков.

Димитрий, постояв ещё немного здесь, на берегу, тронул коня и поехал шагом от монастыря, от криков за его стенами, от брани, от самосуда казаков, которым помогали грабить пьяные пахолики.

На следующий день он отправился с князем Романом к стенам Москвы, чтобы посмотреть на неё вблизи. А с ними была свита и охрана. Они пошли в обход, за рекой, чтобы миновать Ходынку, шли долго и выехали на Воробьёвы горы.

— Ну, вот она — столица! — патетически воскликнул князь Роман, что было необычно для него, и показал на стены города, маячившие вдали.

Да, там виднелись башни и купола церквей. Их маковки блестели золотом. А стены шли от башни к башне, торчали те над лесом, как шлемы островерхие у витязей былинных. Редкой цепочкой загораживали они огромный посад от непрошеных гостей. Громадный город издали гляделся мило. Там, где-то в сизой дымке, терялись его постройки деревянные, растравливая воображение несметными богатствами, таившимися, казалось, в его недрах.

— М-да-а! — промолвил Димитрий, пытаясь мысленным взором проникнуть за те стены и угадать, ждут ли его там, как ждали в иных городах.

Но там никто не ждал его, как он надеялся на то.

И здесь, на кручах Воробьёвых гор, они заспорили о том, как им брать Москву. Князь Роман стал горячиться и говорил, говорил быстро, по-польски. А он его, хотя и понимал, не слышал и смотрел, всё смотрел на город: тот не желал признавать его. Затем он спохватился, стал копаться в памяти, чтобы вновь оживить свою заброшенную каббалу, найти ответ на то, что неясно роилось в его голове. Но так туманно в ней, похмельной, было.

«Прошёл год, точнее 12 месяцев и 12 дней! — мелькнула у него мысль, не так остро, как раньше. — Да, да, 378 дней!» — уже непроизвольно сложил он числа и вспомнил, как вошёл в Стародуб, миновал ворота… «Ты глянь, какие цифры-то! Тройка — знак мудрости, семёрку любит Бог, восьмёрка — пустая цифра, как ноль, без смысла мается!.. А может, все мои старания, идущие от мудрости веков, в чём каббала не врёт, проходят через любовь Бога и выливаются в пустую затею, без конца?..» Нет! Не устраивал его такой исход! И он не стал копаться в этом дальше, почувствовав, что здесь, в этой последней цифре, кроется какой-то подвох, какая-то неожиданность ждала его.

«Вот…!» — выругался он уже по привычке и выкинул все эти чудачества из головы. Да и вообще-то он стал забывать своё старое увлечение.

— Ты, государь, чего бормочешь? — бесцеремонно спросил Заруцкий его, заметив, как шевелятся у него губы и крутятся глаза, а он бормочет, бормочет что-то, сквозь зубы цедит, похоже, спорит с кем-то.

Другие же его ближние, не смея раскрыть рот, со страхом взирали на него, на царя, сообразив, что заговаривается он. Уж не передалась ли болезнь лютая от Петьки? Испортил шут царя… И не приведи господи, коли станет биться также он в припадке. Ведь порешит тогда в минуту тёмную… А как схватить за ручки царские?..

Матюшка же как будто проснулся, выпалил: «Уф-ф!» — стал отдуваться, весь потный, чувствуя омерзительно себя… «Хорош, допился! Чёрт-те что мерещится!»

И он начал сам ругаться с Рожинским… Затем они прекратили пустой разговор, послали сотню казаков с Заруцким под стены города. Сами же спешились, перекусили и выпили, пока их посланники ходили до Москвы.

И вот вернулся атаман, принёс всё то же: Калужские ворота закрыты, на стенах пусто, там дружелюбия не видно даже.

Больше здесь им делать было нечего, и они двинулись в обратный путь.

Отдохнув денёк от пьянок, Матюшка взял с собой сотню донских казаков с Заруцким и выехал опять из лагеря. На этот раз они пересекли вброд Всходню и выехали к той деревеньке, к Тушино. А там сады и огороды зеленели, ухоженные трудолюбивыми руками. Но пусто было во дворах, ни дыма, ни людей…

«Похоже, боятся тебя, царь Димитрий!» — с усмешкой самодовольно подумал он, гарцуя на аргамаке впереди своей свиты мимо приземистых и слепых изб: без окон, с отдушинами, рубленных по-чёрному.

За околицей деревеньки они остановились. Они опасались малым числом ехать дальше туда, где за две версты от Тушино, из крохотного озерка вытекала речушка Ходынка, проходила с полверсты полем и впадала в пруд. А там, за тем прудом, раскинулось сельцо Ваганьково, куда Шуйский выдвинул свои передовые заставы. За ними же, на Пресне, стояло лагерем его войско: посты одёрнуты телегами, сам лагерь обнесён был валом, был ров и надолбы ещё. Такое укрепление не взять конным, гусарам и тем же пятигорцам, о чём князь Роман уже говорил ему. Он успел уже побывать под тем лагерем, куда ходил с гусарами.

«Вот дурак! — подумал он. — Зачем лезет сам-то на рожон! Полковников как будто мало у него!»

Они бесцельно побродили, понаблюдали издали за полками Шуйского и вернулись к себе обратно только под вечер. В тот вечер они, князь Роман, Валевский и неизменный пан Будило, долго сидели в царском шатре за водкой и решали, как им брать Москву. Та не желала признавать власть царя, который явился откуда-то из неизвестности, к тому же с её заклятым врагом, с «литвой»… «Он поляка привёл с собой!»…

Так простояв, они потратили череду дней на пьянки, никчёмные советы и разговоры без конца. Затем они снялись всем войском с лагеря, пошли и обогнули Москву и вышли к Тайнинскому селу, на Ярославский хлебный тракт.

Пришли… И что же увидели там? Лес, сплошь лес, да ещё кустарник, болота, сырость. Простора нет для лагеря большого, с обозом, табунами лошадей. Нет никакой защиты и от вражеских лазутчиков. Но всё же стали пахолики и казаки рубить кустарник, крестьян отлавливали для работ из ближних поселений. Они рубили и ругали войсковую старшину, что затянула их сюда. И кое-как втиснулись тридцать тысяч человек в лагерь, на пятачке за укреплениями.

Так минуло два дня. Ночь. И вдруг по лагерю всполох прошёлся. Димитрий, тоже разбуженный криками, поднялся с лежанки, недовольно ворча: «Узнать — что там!»

— Измена, государь! — вскоре донёс ему Заруцкий. — Уваров Гришка бежал! И пушкарей подбил на злое дело! Из тех, что примкнули к тебе под Волховом! Я же говорил, что они воротят нос к Шуйскому! Позаливали пушки свинцом, разбили у них затравки!..

— Вот сволочи! — устало выругался Димитрий.

Он ещё не успел отдохнуть, казалось, только-только заснул.