что, атаман, забыл, кому служишь?! Ты ходишь у меня в боярах, а не у гетмана! Почто не доложил, что предстоит сражение?! И гетман, тоже мне, хорош! Надумал тайны разводить!..

Ещё он что-то бросал в запале, негодовал, похоже, обидевшись на князя Романа.

«Но почему он говорит это мне-то?» — подумал Заруцкий. Потом он догадался, что так царь окольно сводит счёты с гетманом, но только при других, без лести.

— А ну выкладывай, что он затеял! — потребовал Димитрий.

И Заруцкий рассказал, ничего не утаил. Гетман действительно, решил внезапно атаковать лагеря Шуйского. Но сделать это можно было только так, подготовив всё втайне от самого царя, от его ближних, его окружения. Среди них было немало тех, кто служил ему, но и не забывал доносить Шуйскому.

— Ладно, атаман, на первое прощаю, — уже мягче сказал Димитрий. — А впредь докладывай всё мне! И без утайки, хотя бы и гетманской!

Он повернулся и вышел из его шатра, сел на коня и поехал назад к себе в стан, в сопровождении свиты ближних и каких-то казаков, из городовых служилых, уже прилипших к нему.

«При хлебе, и жируют!» — подумал он о них с раздражением, хотя был раздражён от встречи с атаманом. У него появилась было мысль о том, чтобы самому пойти с гетманом ночным походом. Но затем, прикинув всё, и бессонную ночь, он оставил эту затею.

«Это гетманское дело, пусть он и справляет его!» — успокоил он сам себя и вернулся в свой шатёр.

— Тут, государь, пришёл князь Григорий! — бодрым голосом доложил ему каморник, надеясь этой вестью обрадовать его.

— Какой ещё Григорий! У меня вон сколько их!

— Шаховской, государь… — растерялся каморник оттого, что царь так быстро забыл своего лучшего друга, которому вот тут совсем недавно клялся, что будет держать его в милости, в восторге от его побега из-под надзора Шуйского.

— A-а! Зови!

В шатёр вошёл молодой человек, чуть старше его. Он уже загорел, покрылся татарской чернотой. Большие глаза глядели прямо, в плечах он был широк. Такого не обидишь безответно.

Да, это был князь Григорий Шаховской, из захудалой ветви ярославских князей, неглупый и тщеславный. Мятежная натура сидела в нём, толкала его наперекор всему и всякому. Тянулся он на зов всех самозванцев. У первого Лжедмитрия, Отрепьева Юшки, он ходил в ближних советниках. Был при самом царе, на службе, при дворе! Когда ещё такое выпадало князьям-то ярославским?.. Затем он лепил легенду о его спасении: из неизвестности и для себя, под непонятным внутренним порывом. Поверить в это он заставил даже простодушных жителей Путивля. Потом занёс его строптивый нрав к царевичу Петрушке в Тулу. Когда же та крепость пала, то Шуйский пожалел его, но сослал на всякий случай в монастырь, за Вологду, у Кубенского озера. Там тоже были когда-то владения князей ярославских. Но с его характером едва ли что-нибудь пошло бы ему впрок. Как только Шуйский помиловал его, он сразу же отъехал в Тушино… Ему был нужен самозванец, а тому — он, князь Григорий. И оба они желали только одного: свалить бы Шуйского, боярского царя. Но если первый рвался по-воровски к чужому трону, то князь Григорий смутой жил. Она — его стихия, и отчий дом, и воздуха глоток в застоинах московского двора, желанная вдова, в гроб уложившая закон — сухого нудного супруга. Свалив же Шуйского, он непременно взялся бы вот за этого — безродного мужиковатого царя…

А за ним, за Шаховским, вошёл Заруцкий. Матюшка не ожидал увидеть его и, обнимая князя Григория, махнул рукой, мол, прощаю, атаман, и даже улыбнулся ему.

Они уселись за стол, за водку. Тут кто-то ещё пришёл в шатёр из его мелких придворных. И сразу же появился Петька и стал показывать свои скоморошьи штучки, всех вволю насмешил.

А он схватил его, прижал к груди, расцеловал.

Да, вечер выдался на славу. Он обнимал и целовал Заруцкого, грозился почему-то Шаховскому, трепал за горб шута, уже не помнил, что вытворял ещё.

Наутро, не выдержав всё же сидения на месте, он поехал со свитой к гетману. А тот ещё накануне вечером ушёл под лагеря Шуйского. И он знал уже, что его полки захватили один лагерь московитов, отбили у них гуляйполе и, преследуя, загнали бегущих за стены Скородома. По слухам, они даже подожгли там какую-то деревянную башню.

Но что же Заруцкий, где он-то со своими казаками?.. И Димитрий поехал туда, куда ему показали вестовые гетмана. Но он не доехал до Заруцкого, свернул в сторону полка Валевского и вскоре наткнулся на него самого.

Его канцлер в это время уходил из-под стен Москвы, чуть не бежал от противника. Здесь, оказывается, вдруг появились свежие полки Шуйского.

«A-а, от Петровских ворот и с Арбата!» Он знал, что там тоже стоят московские полки.

— Государь, здесь же опасно! — вскричал Валевский, глаза как пьяные, а рожа красная. — Вон видишь — отходят! — показал он на роты гусар, которые двигались к ним, а по пятам их пылила огромная масса всадников.

И даже издали в той массе легко узнавались боярские дети, отборная конница Шуйского.

И Димитрий поехал с ним. За ним же, не отставая, всё также таскались кучкой его придворные.

А Заруцкий, ещё вчера до темноты, двинулся со своим полком вдоль берега Москвы. Донцы шли тихо, без говора, и ржания коней не слышно было. И уже в темноте они выдвинулись к позициям московитов. Заруцкий поставил свой полк за дубовой рощицей и поехал с Бурбой осмотреть это место. Они проехали немного и остановились, прислушались.

Ночь, тёмная и тёплая, дохнула на них запахами зрелых трав, ночными голосами, тут, похоже, в двух шагах…

Отсюда, от рощицы, в сторону Ходынских лугов, где были обозы Шуйского, тянулись островками берёзовые околки. И оттуда доносился необычно сильный для военного лагеря шум и вроде бы даже песни.

Они постояли немного, послушали, как перекликаются беспечными голосами между собой обозы московитов, и поехали обратно. По дороге они обсудили, с чего начинать дело, и вернулись в полк. Туда же вернулись дозорные, принесли вести, что впереди них стоит татарская конница, но к ней не подойти близко: везде разъезды, и татары настороже.

Вот показалось и солнце. Уже с утра предвещая жаркий день, оно тяжело влезало багровым диском на пустое небо.

И они двинулись в обход татарских позиций. Но те тянулись куда-то на Ходынские луга, и им, казалось, не будет конца. А там, было видно, они сменялись русскими обозами.

Заруцкий остановил