меня так заинтересовала, что я даже забыл о том, что меня напугало — о выданной тайне моей неволи.

Девушка мне как бы вскользь рассказывала, в каком костёле будет завтра, на какой улице её можно встретить, наконец назвала мне домик, в котором жила с тёткой.

Как долго там ей придёться жить, она не знала.

После музыки начались танцы, и Лухну у меня забрали, а я, только что остывший, когда подходил час возвращаться в замок, должен был выйти оттуда с Задорой и Марианком. Я почти был уже на пороге, когда меня встретил последний взгляд Лухны, улыбка и кивок головы.

Мне будто послышалось:

— До свидания!

Едва мы были на улице, когда я напал на Задору, рассказав ему, что я узнал, и что мне на ухо шепнула старуха. Кто же мог выдать тайну, ежели не он или Марианек? Я боялся, как бы это не упало на меня. Я начал их настойчиво упрекать.

Задора стоял в недоумении.

— Человече, — воскликнул он, — обезумел ты что ли! Я! Разве я пошёл бы против панского приказа! Перекрестись! Клянусь всем самым святым, что рта не открыл!

— А кто же? Потому что не я! О моей шкуре речь! — крикнул я.

— В этом всё дело, — поспешно сказал Задора. — Эта старуха мне подозрительна. Не знаю даже, как она у Кридла оказалась, потому что это гордая шляхтинка, а муж её вроде бы слуга Тенчинских! С нею нужно быть осторожным!

Он беспокойно задумался, я тоже. Меня охватил страх, но чёрные глаза Лухны разгоняли его.

Мы были уже у замка, когда Задора добавил:

— Нужно узнать, откуда баба могла достать эту информацию, а на всякий случай держаться от неё вдалеке. Кто знает, какая в этом тайна. Старая Святохна очень тебе племянницу навязывала… а когда баба с кем кокетничает, это опасная вещь и не без умысла. Ты не богат, большого имени не носишь… прими во внимание, чтобы снова в какие путы не попал.

Задора говорил разумно, но меня не убедил; чёрные глаза Лухны так мне смеялись, что я благодаря им забыл обо всём. Я смолчал, решив завтра искать девушку и обязательно её увидеть.

— Что мне может угрожать? Что со мной может быть плохого? Всё-таки в этом невинном создании предательства бояться не стоит!

До самой смерти мужчина от женщины и её очарования не в безопасности; Бог дал им великую силу, чтобы подвергнуть нас испытаниям и проверить добродетель, но в более поздние годы, когда уже прошли ни один огонь, опыт учит и сердце не так легко волнуется. Первая любовь всегда более страшная, потому что ослепляет, оглушает и лишает разума.

Так было и со мной. Всю ночь я грезил и думал о Лухне, а на следующее утро был уже в костёле Св. Троицы, где надеялся её встретить.

Я пришёл пораньше на одну мессу и только ближе к ней увидел Святохну, за которой шла её красивая племянница. Тётка заметила меня прежде, чем она, и, мне казалось, что по губам её пролетела усмешка, как бы издевательская.

Потом поглядела и она на меня… а тут встали на колени слушать мессу, которая как раз начиналась. Я также ради них был набожным.

После службы, уже сам не знаю как, я решился поздороваться с ней в дверях. Святохна первая обратилась ко мне:

— Проводи нас до дома, потому что мы одни, а на улице, чем позже, тем больше народа.

Она ничем не могла сделать меня счастливее. Я пошёл с ними, попеременно разговаривая с тётей и глядя на племянницу… Моё сердце внутри росло от великой радости.

Но что же? Та дорога от костёла Св. Троицы до усадьбы Германов показалась мне такой короткой, что, остановившись на пороге, я с грустью начал прощаться.

— Зайди отдохнуть, — сказала тётка любезно.

Мы оказались в избе. Святохна пошла сбросить верхнюю одежду, я остался один с Лухной. Вчерашняя беседа началась с равной живостью, хотя каждую минуту я боялся возвращения тётки. Однако она оставалась там дольше, чем я ожидал. Вернувшись, она села и начала меня расспрашивать о дворе, о моей жизни, о короле, о королеве и т. п.

Я говорил почти не думая, что пришло в голову. В конце концов, пробыв там довольно долго, я должен был нехотя прощаться.

— Время от времени, — сказала старуха любезно, — можешь нас навещать… У нас тут мало знакомых, а моя Лухна скучает.

Я вышел, как пьяный! Что делалось со мной, что делалось. Я с радостью бы в эти минуты всему свету хвалился моим счастьем, а тут как раз нужно было сохранить тайну. Не знаю, как в замке по моему лицу не прочитали, что я обезумел.

Что со мной, неопытным, делалось! Повторяю ещё раз: второй раз в жизни я уже этого не испытал. Какое-то опасение, огорчение, беспокойство и одновременно желание, чтобы это всё, что делало меня таким несчастным и счастливым вместе, не переставало, продолжалось как можно дольше, пронимало меня всего.

Я рад бы сразу назавтра пойти к пани Святохне, но боялся быть навязчивым. Третьего дня пошёл, дошёл почти до ворот, испугался и убежал. Кто это всё опишет!

В конце концов я постепенно стал там бывать и набрался большей смелости. Тётка и племянница хорошо меня принимали. С Лухной мы как-то дивно соглашались и прекрасно понимали друг друга. Я ужасно в неё влюбился, но уже тогда столько разума имел, что понимал — из этой любви ничего не может быть. Сирота без имени, бедный, как я мог позариться на шляхтинку, о которой сама тётка говорила, что должна получить прекрасное приданое! О женитьбе нечего было и думать.

Я только того не мог понять, почему пани Святохна, у которой был опыт и которая видела, к чему это идёт, не только не отгоняла меня, но даже чересчур давала свободы в доме, чтобы побыть с Лухной. Она иногда немного с нами сидела, потом под каким-то предлогом выходила в другую комнату, дверь в которую оставляла открытой, и бросала нас одних.

Мы были с ней, как брат с сестрой… каждый день лучше, сердечный с каждым днём.

Однажды я застал пани Святохну одну. У Лухны, как она говорила, болели зубы, и выйти не могла. Тётка начала со мной разговор, так же решительно и смело, как обычно.

— Ну что, Яшко, — отозвалась она, — моя Лухна тебе приглянулась, более того, и в сердце запала. Ну, что же из этого будет? Я против тебя ничего не имею, юноша ты вежливый,