кто был пойман речью Капистрана в новый орден. Он уже давно был в том ордене св. Франциска и числился старшим, когда Капистран напутствовал в Кракове.

Он прибежал тогда из Львова, чтобы его слушать, и сразу принял очень строгий его устав; стал опорой и гордостью нового ордена.

Итак, я ушёл, не смея дольше навязываться, дабы вернуться в замок.

В хорошем настроении, беспечно я зашагал к Вавелю, когда на улице Св. Анны ещё встретил панскую карету, которой пришлось уступить дорогу. Каковы же были мои испуг и удивление, когда, минуя её, я чуть не столкнулся со Слизиаком.

Старик ехал верхом тут же при карете. Бросив взгляд внутрь, я увидел суровое лицо женщины средних лет. Я отскочил в сторону… Слизиак заметил меня, брови его ещё сильней взъерошились, когда он меня узнал, а часть лица, которая не была покрыта щетиной, побледнела. Он бросился за мной, словно хотел преследовать.

На улице было нечего опасаться, всё-таки, гонимый страхом, как стрела, бессознательный, испуганный, я пустился к замку.

конец первого тома

Том второй

Начиная описывать вторую часть приключений моей жизни, потому что теперь она сложилась иначе, и из детского возраста я также вышел, я должен повторить то, что постоянно говорил себе в душе к утешению и подкреплению:

— Да будет благословенно имя Господне и всё, что по приговорам Божьим на нас приходит, ибо человек никогда не знает, от чего будет горевать, а чему радоваться, чего желать, от чего убегать, а Бог судьбы тех, кто в Него верит, направляет к доброму концу.

Это я испытывал в течение всей моей жизни и убедился, что то, чего я боялся, вышло мне на пользу, а чего добивался — во вред. Людские суждения — поверхостны, или же видят только одну сторону всех вещей.

Меня очень испугала эта встреча со Слизиаком, но я о ней не упомянул никому, а, вернувшись в замок, сказал только себе, что из-за него один в город не двинусь. Там под королевской опекой я чувствовал себя в безопасности. Всё-таки Слизиак и те, которых он сопровождал, всегда в Кракове жить не могли, а в замке показаться бы не посмели.

Между тем то, что уже раньше для меня было явным, хоть я тогда не много больших дел понимал, начало казаться более очевидным.

Наш король имел против себя большой отряд духовенства и могущественных краковских панов, которые как бы приняли наследство после кардинала Олесницкого. Из могилы этот враг ещё давал о себе знать и не оставлял в покое.

Как раз в то время, когда Слизиак появился в Кракове, съехались, как рассказывали в замке, почти все Тенчинские, некоторые их родственники, из Мелштина, из Тарнова, из Рытвиан, и не делали из того никакой тайны, что королю на грядущем съезде готовились объявить суровую войну.

У короля и королевы были там свои люди, которые им обо всём доносили, но этими угрозами довольно пренебрегали. Король, хоть молодой, знал уже своих настолько, что, я сам слышал, не раз ксендзу Лутку из Бжезия повторял:

— Нужно дать им накричаться. Когда наругаются и нагрозятся, перестанут. Я им, однако, уступать не думаю.

Каждый день приходили слухи, что Тенчинский с другими кричали, что короля нужно лишить трона и отослать на Литву; потому что ему этой Литвой постоянно выжигали глаза.

На это король, с хладнокровием улыбаясь, отвечал:

— Когда я хотел остаться в Литве, а принять корону отказался, меня потянули силой, принудили; теперь, когда я её взял, они рады бы отобрать её у меня, но этого я не допущу.

Я слышал, как король сразу потом приказал собрать свои придворные полки и стражу, значительно их увеличил и сильней вооружил. Поручил собирать новых волонтёров на свои расходы. Весть об этом громыхнула; следовательно, и выводы, что король готовит какое-то покушение на шляхту, когда он только хотел защищаться от её нападений.

Тут, под замком, в городе, Тенчинские имели пару своих усадеб; там тогда явно, в белый день, сходились, съезжались, выбирали и безнаказанно устраивали заговоры против короля. В городе ничто тайной оставаться не могло, и всё, что решалось в том осином гнезде, сразу доносили в замок. Но также и из замка, даже то, что король потихоньку шепнул своим, какие-то нечестивцы выносили в город. Было невозможно узнать, кто предавал.

Среди этих врагов короля готовилось и кипело, в замке было тихо и спокойно. Наш пан мало кого на Совет вызывал, самым лучшим советчиком была для него королева, а та, ничем испугать себя не давая, мужу также прибавляла отваги, повторяя, что он должен твёрдо стоять при своём, не давая чинить вред своей власти и правам, когда уже и так много у его предшественников и у него паны выторговали.

Пани была, как я уже вспоминал, большого ума и сердца, мужественная, степенная, спокойная, и не как другие женщины, которые беспокоят мужей преждевременным страхом, скорее подкрепляющая и добавляющая храбрости.

Мы не раз видели пана, когда он входил к ней с мрачным лицом, а, посидев при королеве и послушав её, возвращался сияющий и весёлый.

Задора и другие ежедневно выскальзывали в город, хотя их туда никто не посылал, следили, прислушивались, что там делалось, что где говорили против короля, чем угрожали.

Помогали им в этом краковские мещане, которые почти все держали сторону короля, а много из них влиятельных особенно ненавидело Тенчинских. И не без причины.

С давних времён Тенчинские имели значительную собственность в городе, дома, площади и земли, с которых городу податей не платили и повиновения оказывать не хотели. Ввозили в город без всяких оплат то, что им нравилось, продавали там под их именем и защитой чужеземные торговцы, а вооружённая челядь Тенчинских конфликтовала и рубилась с городскими слугами.

Шляхтич же и его слуги ни к одному суду не давали себя привлечь. Отсюда споры и шум, конфликты и бунты, но в итоге мещане подчинялись и молчали. Это им уже очень надоело.

Кроме немногих беднейших, которые кормились при панах и были обязаны им за это, старшины, наиболее влиятельные, советники, вынужденные подчиняться преимуществу тех панов, скрежетали зубами. Теперь же, когда влиятельные начали открыто устраивать заговоры и бунтовать против короля, легко было понять, что мещанство пошло на его сторону, поджидая только, не предоставится ли возможность отплатить за то, что так долго терпеливо сносили.

В мещанах король имел самых ревностных союзников, но имел друзей и верных подданных и в стране,