А прежде всего почти вся Великопольша была королевской, чему самым лучшим доказательством было то, что когда было нужно подавить сопротивление королю кардинала Олесницкого, на это решились одни великополяне, и Казимир обращался к ним.

Старая ссора о лучшем между этими двумя землями теперь ожила, и король, кроме Литвы, имел на кого опереться.

Тенчинские, памятуя о том, что они и малополяне при Ягайлле были на первом месте, правили и сотрудничали, перекричав великополян и во всём опережая, теперь также ими принебрегали, вовсе не обращая на них внимания.

Взяв всё это вместе, легко понять, как тогда на рынке и в замке живо двигались люди, а те, что не имели много дел, с радостью бегали со слухами то из города на Вавель, то из замка на двор Тенчинских.

Задора, так как был парень горячего сердца, неспокойный, который с радостью поджигал огонь, чтобы иметь что гасить, крутился как ошпаренный, влезая где только мог. Не всегда приносил что-то важное, часто пустые слухи, но никогда с пустыми руками не возвращался. Король не придавал значения этим разговорам, потому что лишь бы кого с ними не допускал к себе, но через старшину доходило до него много.

Спустя несколько дней после моей встречи со Слизиаком, когда во дворе Тенчинских как раз очень готовились, однажды вечером прибежал запыхавшийся Задора, со сверкающими глазами, довольный, объявляя, что уловил особенную историю, которая является или чудовищной клеветой, или Бог знает из чего высосанной новостью, от которой волосы на голове от удивления могли встать, потому что никто ничего подобного на короля не решался выдумать.

Откуда он это взял, говорить не хотел, но ручался, что источник был не лишь бы какой.

— Что-то в этом, должно быть, кроется, — воскликнул он, — потому что верно то, что там баба Навойова у Тенчинских всем заправляет и на короля больше всех натравливает.

Тогда Задора рассказал, что когда молоденького Казимира выслали на Литву править, в то время, когда славной памяти Варненчик был отправлен в Венгрию, дабы кардинал Збигнев мог один в Кракове царствовать, — одни начали против него составлять заговор, другие пытались приобрести. Даже его жизни угрожали.

На Виленском велкорядстве сидел тогда воевода Гастольд, человек хитрый, скрытный и ловкий. Тот сперва взял королевича в свою опеку и бдительно начал ходить около него, выдумывая ему развлечения, устраивая охоты, чествуя его в своём доме. Там, хоть сам был вдовцом, имея только сына и дочку, всегда по первому знаку находилось весёлое общество, песни и всякие развлечения, какие могли привлечь молодого, хотя Казимир даже для своих молодых лет легкомысленным не был.

В то время едва подростком он начинал править в Литве. В доме Гастольда великий князь познакомился с дочкой воеводы, ещё младше него и неописуемой красоты. Девушка была не по возрасту пробуждённой, живой и смелой. Гастольд не только не запрещал сближаться с дочкой, но навязывал возможность к сближению, а женщины, находящиеся при девушке, смотрели сквозь пальцы на ухаживания детей.

Но спустя год или два королеве-матери донесли, к чему это идёт: что Гастольд будто бы хотел дочку великому князю в жёны навязать. Таким образом, она, гневная, поехала в Вильно, а что там произошло, один Бог знает; но Гастольдовна на какое-то время исчезла, гневный воевода выехал, Казимир ходил очень печальный и задумчивый, а люди, люди рассказывали, что Сонька опоздала с прибытием, потому что ей раньше Господь Бог дал внука.

Была свадьба или нет, но супружество и любовь были разорваны. Казимир по приказу матери выехал в Гродно, потом на Русь, и не скоро вернулся в Вильно. Гастольд же, который был телом и душой предан Казимиру, стал его заядлым недругом.

Дочка его, богатая приданым и благами после матери, красивая и молодая, вскоре была выдана за одного из Тенчинских, когда уже не было надежды, чтобы король Польский к ней вернулся. Отсюда растравленная ещё больше мстительной женщиной ненависть Тенчинских к королю. Задора рассказал, что она была душой и пружиной всяких заговоров.

Сказка это была или правда, потому что другие считали её вымыслом, крепко застряла в моём уме.

Я спросил тогда Задору, что стало с тем внучком, о котором он вспомнил, потому что ребёнок был королевский. Он пожал на это плечами и сказал, что о том никто не ведал, потому что его или королева-мать убила, или молодой король, или, может, Тенчинская, дабы мир не знал его и глаза им потом не выкололи.

Затем продолжаю дальше о моей судьбе. Богатый купец и краковский мещанин Миколай Кридлар имел в то время на рынке каменицу Под королями. Были на ней изображения всех прошлых монархов, очень красиво вытесанные, вырезанные, изукрашенные и позолоченные. Люди не могли им надивиться.

Мой приятель, художник Великий, заведовал этой работой но для резьбы взял себе молоденького помощника, о котором говорил, что когда-нибудь он станет известен по всему миру. Они вдвоём создали это произведение. Великий рисовал, Вит Ствошик высекал, а потом вдвоём разукрашивали и позолачивали; а когда открыли стену, казалось, что с неё смотрят живые короли.

От этого каменица стала самой красивой и самой славной во всём городе.

Было в то время и есть ещё обычаем до сего дня, что каждый более или менее видный дом подбирает какой-нибудь знак, эмблему и по ним зовётся. На одних каменицах стоят святые патроны, Христос, Матерь Божья, святой Кжиштоф, на других разные создания, лев, баран о двух головах, олень, лодка, но Кридлар своими королями всех других загнал в угол.

В первые дни, когда открыли стену, перед ней по целым дням стояла разглядывающая толпа, указывая друг другу пальцами и споря, которыми были Мешко и Болек.

Восхищённый первой пробой, начал молодой Ствош работать в Кракове в костёлах и усадьбах.

У Кридлара, могущественного пана, были только две дочери, девушки очень красивые и так воспитанные, обученные, что и шляхетский двор бы не позорили, а так как за ними можно было ожидать значительное приданое, а шляхта уже тогда богатыми мещанками не пренебрегала, они также не считали себя хуже их, у Кридлара не было отбоя от юношей с королевского двора и рыцарей.

Они очень весело проводили там время, чуть ли не каждый день.

Кридлар, тучный, румяный, громко смеющийся, бочкообразный, приземистый, весёлый человечек, был щедрым и гостеприимным. Льстило ему то, что имел на дворе связи, и хорошо желал выдать дочек.

Девушки — Мартохна и Жихна, выглядели, как ягодки.

К ним