Пытаясь выкинуть из головы тот разочарованный взгляд, невольно начинаю думать о загадочных словах мистера Перри. Дождь усиливается, будто вторя моему настроению.

– Ты расстроена, – говорит Кертис. – Когда мы выходили из бара, что-то случилось?

Смотрю на темное небо, подставляя разгоряченное лицо под прохладные капли.

– Духи прошлого. Из-за них я и не приезжала так долго.

– Хочешь об этом поговорить?

Качаю головой:

– Если честно, то нет. Но все равно спасибо. – С моего носа стекают капли дождя. – Я хочу домой.

Кертис поворачивает меня к себе лицом и заправляет мне за ухо мокрую прядь.

– Давай-ка спрячем тебя от этого ливня. Предлагаю выпить по чашке чаю у меня дома. Даже настаиваю. Может, заодно и о духах прошлого расскажешь. Или не расскажешь. Когда придем ко мне, обещаю больше ни на чем не настаивать, – говорит он, однако при этом его глаза смотрят на меня с мальчишеской надеждой.

Я улыбаюсь. Откровенно говоря, я, может быть, и не возражала бы, если бы он проявил настойчивость. Пусть это прозвучит как проявление слабости, но мне хочется, чтобы этой ночью меня кто-нибудь обнимал.

Под жалобный стон металлических ступеней мы поднимаемся в квартиру Кертиса. Это помещение над конторой его яхтенной пристани всегда притягивало мои любопытные взгляды. Представив себе, сколько женщин до меня поднимались по этой лестнице, я ощущаю волнение, смешанное в равной пропорции с отвращением.

– Добро пожаловать в мое скромное жилище. – Кертис открывает дверь и пропускает меня.

Проходя в квартиру, я задеваю его, и по мне как будто пробегает ток. Кертис протягивает руку за угол и включает свет.

– Не совсем похоже на шикарные апартаменты из твоей брошюры, да?

Риелтор внутри меня, пусть даже немножко пьяный, тут же производит оценку: потенциал есть. Но нужны заботливые руки. Как и мне.

– Симпатично, – говорю я, входя в маленькую гостиную с обшарпанным деревянным полом и стенами, выкрашенными в кофейный цвет.

На столике громоздятся журналы о лодочном спорте и бутылки из-под пива. Тут же валяются три пульта и собачья игрушка из сыромятной кожи.

– Ну так как? Чаю? Или, может быть, кофе? – Кертис улыбается и, приподняв брови, добавляет: – Еще я могу приготовить зверское горячее какао.

Я тронута тем, что он не предлагает мне спиртного.

– Пожалуй, попробую зверское какао.

Пока Кертис перерывает шкафчик в поисках кастрюльки, я оглядываю кухню. Она маленькая, обставлена довольно милой дубовой мебелью, полы терракотовые. На полочке красуются фарфоровые тарелки с разными цветочными рисунками – как будто бабушка расставляла.

– Никогда бы не подумала, что ты коллекционируешь посуду. – Беру одну тарелку и замечаю на ней толстый слой пыли.

Кертис ставит на плиту кастрюльку с молоком и смеется:

– Несколько лет здесь хозяйничала Марта Стюарт[15], то есть Мэнди Стаббинг. После того как она от меня ушла, здесь все пришло в упадок.

Значит, он жил с женщиной. И она его бросила.

– У тебя есть собака? – спрашиваю я, заметив под столом пару потрепанных теннисных мячей и подбирая их.

Он лезет в шкафчик за кружками, но я успеваю заметить, как помрачнело его лицо.

– Его звали Глупыш. Это был самый обалденный пес на свете. – Кертис поворачивается и, глядя на меня печальными глазами, встряхивает головой, как будто подавляя эмоции. – Глупыш уже восемь месяцев как умер, а я все не заставлю себя выбросить его игрушки.

Внезапно я превращаюсь в зефирный крем. Мячики падают из моих рук. Я бросаюсь Кертису на шею и «все отпускаю». Почти.

Яуже стою у открытой двери, когда Кертис, лежащий на диване, поворачивается и потягивается. Фонарь, висящий снаружи, отбрасывает свет на его сонное лицо. Приподнявшись на локте, он с улыбкой смотрит на меня:

– Ну и куда ты собралась, красавица?

Я тоже улыбаюсь. Хорошо, что Кертис уже не сердится. В тот момент, когда я остановила его, не дав нашим объятиям перейти в нечто более серьезное, он был явно не в восторге.

– Ты шутишь? – спросил он тогда.

– Нет. Я же тебя предупредила: случайный секс меня не интересует.

Кертис с нескрываемым раздражением плюхнулся на диван, и через несколько минут я уже лежала возле храпящего мужчины. Меня трясло. Я опять чувствовала себя отвратительно – как женщина, которая всех разочаровывает.

– Пойду к Кейт, – говорю я, засовывая ноги в туфли.

– Погоди. – Кертис вскакивает с дивана и тоже начинает обуваться. – Я тебя провожу.

– Нет, не надо. Я и одна прекрасно дойду.

Он достает из кармана брюк телефон и смотрит на время:

– Только час. «Мустанг» еще не закрылся.

Да, я сказала ему, что прекрасно дойду одна. Так и есть. Шагаю по узкой улице, опасности никакой. Немножко прохладно, но ничто мне не угрожает. Только, может, зря Кертис распрощался со мной, когда мы дошли до бара? Мне почему-то кажется, что он все-таки должен был настоять на своем и проводить меня до самого дома Кейт. Почему? Закусываю губу. Уж не злюсь ли я на себя? С одной стороны, я, конечно, поступила правильно и могу собой гордиться, но с другой – в глубине души мне жалко, что я не воспользовалась редким шансом заняться сексом без обязательств с привлекательным мужчиной.

Ускоряю шаг, лихорадочно прокручивая в голове события прошедшего вечера. Я «разрядилась», хотя и не полностью. И как женщина я еще вполне ничего. Таких объятий и поцелуев у меня не было с последнего курса колледжа, когда я проходила практику в больнице и доктор Брайан Блэр затащил меня в темную каморку. Но мне уже не двадцать один год, и зайти с Кертисом дальше было бы несерьезно. Мы вместе росли, но сейчас я его почти не знаю.

Думаю о девочках. Наверное, они остались бы довольны тем, что их мать умеет держать себя в руках. Или нет? По-моему, их поколение очень легко относится к случайному сексу. Внутренний голос тихонько говорит мне: «Ты просто трусиха. Ты не уверена в себе и боишься раскрепоститься».

Подхожу к дому Кейт. Где ключи? В сумочке.

А сумочка осталась в баре. Я сунула ее под стол, когда пошла танцевать. Не обращая внимания на боль в усталых ногах, я разворачиваюсь и рысцой припускаю обратно.

Когда я открываю скрипучую деревянную дверь «Мустанга», веселье уже почти закончилось. Музыканты зачехляют инструменты, из автомата звучит песня Зака Брауна. На барных стульях сидят, чуть не падая, последние выпивохи, среди которых и старик Перри.