В нижнем углу помещена фотография красивого мужчины с обалденной улыбкой. Раз у него пятилетняя дочка, я думала, ему самому лет тридцать пять с чем-то, но выглядит он старше. Примерно мой ровесник.

Вдруг замечаю, что вокруг стало тихо. Улыбка сползает с моего лица. Оторвав взгляд от компьютера, вижу стоящего в дверях Кертиса Пенфилда. На нем узкие джинсы и солнцезащитные «авиаторы». Сняв очки, он оглядывает зал. Вжимаюсь в спинку своего дивана. Очень хочется раствориться в воздухе. Но шапки-невидимки нет, а есть только бейсболка. Надвинув козырек на глаза, делаю вид, что сосредоточенно работаю.

Через несколько секунд мой нос улавливает противный запах хвойного одеколона. Потом я вижу руку, опустившуюся на мой стол, и, наконец, чувствую пристальный взгляд.

– Не ожидал от тебя такого цирка, – говорит Кертис.

– Ты о чем? – Я выпрямляюсь и приподнимаю брови. – Уж не о том ли, что ты хвастался сексом, которого между нами не было, а я дала тебе за это по носу? В самом деле неожиданно! Кстати, много ли заработал?

– Хочешь верь, Рики, хочешь не верь, но я пытался тебе помочь.

– Помочь? А там, откуда я приехала, это называется «использовать»!

– Называй как угодно, – отвечает он со своей всегдашней самодовольной полуулыбочкой, – но я хотел развеять миф о том, что Рики Францель – фригидная старая сука.

Мне кажется, будто стены кофейни вот-вот раздавят меня. Я готова разреветься и разревелась бы, попади я в такое положение неделю назад. Но сейчас я заставляю себя улыбнуться и смотрю Кертису прямо в глаза:

– Давно хотела тебя спросить: твои родители случайно не брат и сестра?

Как только Кертис скрывается из вида, я, даже не упаковав ноутбук, выскакиваю из кофейни и запрыгиваю на велосипед. Ветер бьет мне в лицо, а я кручу педали все быстрее и быстрее, чтобы из памяти выдуло жестокие слова Кертиса. Гостиницы, магазины, дом Кейт – все сливается в единую размытую полосу.

Я еду не останавливаясь. Вон дом отца. Прежде чем отвернуться, замечаю старые кружевные занавески на окне спальни, где я в последний раз поцеловала свою мать.

Пытаюсь мысленно воссоздать ту печальную и вместе с тем дорогую сердцу картину, которую часто вспоминала все эти годы: мама с Кейти на руках стоит на крыльце. «Будь доброй девочкой, выкладывайся на сто процентов», – говорит она, протягивая мне сверток с бутербродами и целуя меня в лоб. Однако вместо этой сцены представляется другая, более мрачная.

Я мчусь еще быстрее, надеясь, что тяжелые воспоминания выветрятся, но они не выветриваются.

В то утро я на цыпочках пробралась в родительскую спальню, держа маленькую Кейт, переодетую и накормленную. Папа уже ушел на работу. Я наклоняюсь к маме:

– Мам, я пошла.

Она лежит на боку, спутанные волосы закрывают лицо. Рот приоткрыт, веки сомкнуты, нос тихонько посапывает. Мама спит. Кейт начинает беспокоиться. Покачивая ее, я нахожу в постели пустышку и засовываю ей в рот.

– Будь умницей, Кейти, – говорю я, целуя полуторагодовалую сестренку и укладывая ее рядом с матерью. – Мама, просыпайся! Ты же не можешь спать целый день!

Мое прикосновение заставляет маму открыть глаза. Она смотрит на меня так, будто увидела ангела и испугалась. Потом ее теплая ладонь дотрагивается до моей щеки.

– Останься дома с сестренкой, – шепчет она умоляюще.

– Не могу, – отвечаю я, беря ее руку в свою. – Сегодня моя очередь кормить хомячков. Прошлое дежурство я пропустила, и миссис Мюррей говорит, что, если пропущу опять, она меня отстранит.

– Пожалуйста, Рики. – В комнате темно, и все равно я вижу, с каким отчаянием смотрят на меня мамины глаза. – В последний раз. Обещаю.

Это я уже слышала. Делаю шаг назад, половица скрипит у меня под ногами. Мамина рука бессильно падает. Я беру ее и прячу под одеяло. Потом целую маму в щеку:

– Из школы я мигом домой. Честное слово. Всю дорогу бежать буду.

– Останься. Больше я тебя не попрошу.

Откуда мне было знать, что на этот раз мама говорит правду?

Только доехав до Соснового мыса, наконец-то сбавляю скорость. Вихляя, мой велосипед скатывается с дороги на гравийную тропинку, усыпанную иголками. Бросаю его на землю и бегу к озеру. Через все небо протянулся серый шарф. Стою на берегу, глядя на воду, которая почти освободилась ото льда и теперь бурлит. Во мне закипает ненависть к этому отрезанному от мира острову, который украл мою мать… и меня саму.

– Почему? – кричу я, подняв глаза к небу.

Северный ветер, волнующий поверхность воды, заглушает мой крик. Меня охватывает чувство абсолютного одиночества. Никто меня не видит, никто не слышит. Может, то же самое испытывала моя мать?

– Почему ты меня покинула? Ты была мне так нужна! Как ты могла оставить меня, мама?!

Из моей груди вырывается жуткий вопль. Потом еще один. Я изрыгаю злобу до тех пор, пока горло не начинает болеть. Постепенно вся отвратительная горечь, скопившаяся внутри меня, выходит наружу.

Я рыдаю, опершись обеими руками о дерево.

Перед глазами встает лицо: ничего не выражающее, раздутое. Охнув, я едва удерживаюсь на ногах. В следующую секунду вместо материнских черт я вижу черты Кристен – ее красоту, изуродованную огнем почти до неузнаваемости. Почти. «Нет!» – кричу я и, закрыв глаза руками, трясу головой, чтобы избавиться от страшного образа.

Вспоминаются слова Кейт: «Примирись с прошлым. От этого зависит твое будущее». Зажмуриваюсь и затыкаю уши. Мне слишком больно чувствовать. Но не чувствовать еще больнее. Скорчившись, выпускаю из себя ту грусть, которую до сих пор сдерживала. Где-то вдалеке, над бухтой, эхо повторяет вопль раненого животного. Это животное – я.

– Мне так тебя не хватает! – кричу я, падая на колени. Обжигающие слезы ранят меня, будто осколки стекла. – Как теперь жить? – Делаю судорожный вдох. – Я так раскаиваюсь в том, что не была рядом с тобой и не защитила тебя!

Перед глазами вспыхивают образы: Кристен, Энни, мама, десятилетняя я. Все лицо мокро от слез и соплей.

– Прости, – шепчу я. – Нужно было как-то тебе помочь, но я не хотела верить, что ты больна.

Не знаю, сколько я пролежала на земле. Вдруг позади меня слышится шорох, и я вскакиваю. Ветки клена пружинят так, будто кто-то отвел их в сторону, а потом отпустил. Пячусь к густым зарослям кустарника. Сердце колотится.

– Кто здесь?

Никто не отвечает.

Снова упав на влажную землю, я закрываю голову руками и рыдаю. Наконец подняв глаза, смотрю на сине-черную воду и на солнце, которое отражается от зыбкой поверхности. Из-под толщи волн то и дело выглядывает кусочек льда, как ребенок, играющий в прятки.

Посмотрев на небо, я замечаю, что мое онемение прошло. Вместо ярости меня переполняет тяжелая болезненная любовь к молодой женщине, которая когда-то жила и должна была жить до сих пор, но которой больше нет. Моя мать. Моя дочь. Я. Только одна из этих трех еще может двигаться дальше.