За ее спиной брякнула кружка, поставленная на стеклянную столешницу. Скрипнул стул и совершенно неожиданно Егор обнял ее за плечи, сильно прижав к своему животу.

– Настя, – полувсхлипнул, полупростонал Фомин, – Настенька!

Отбросив моментально ставший ненужным нож, Настя, обмерев, повернулась к нему. За годы, проведенные без Егора (да разве она жила все эти годы?), она успела забыть, какие у него губы. Прохладные, как вода из родника. Умелые… Вкусные… Родные… Не отрываясь, она пила эту прохладу, купалась в ней, отбросив все глупые, ненужные, черные мысли. И не было сейчас на свете ничего важнее этих губ.

– Пойдем, – снова со стоном произнес Фомин. – Пойдем на кровать, а? Я не могу-у-у-у…

«Да уж, донести меня на руках у него не получится», – мелькнула непрошеная крамольная мысль и тут же была напрочь смыта очередным поцелуем. Не прекращая целоваться, они добрались до комнаты с незаправленной все еще кроватью. Настя и не заметила, когда Фомин успел раздеться. Ее собственная пижама с медведем, так раздражавшая Табачника, вместе с шерстяными носками оказалась заброшенной в угол, и Настя попыталась стыдливо завернуться в одеяло, полагая, что выставлять на обозрение ее телеса совсем не обязательно.

– Тебе холодно, что ли? – удивился Фомин, и одеяло полетело вслед за пижамой. – Так подожди, сейчас жарко станет. Ох, – он уставился на Настину обнаженную грудь и судорожно облизнул губы. – Я и забыл уже, какая ты красивая. Хорошо-о-о-о-о, – в очередной раз простонал он, ловя губами ее сосок, и одновременно руками разводя ее пышные бедра. – Я тебя так хочу, что звезды из глаз. Ты уж извини, но все по-быстрому будет. Долго мне не протянуть.

Задохнувшаяся, потерявшаяся в водовороте чувств Настя отзывчиво прильнула к нему. И как будто не было всех этих ненужных лет, пропастью лежавших между ними. Не было ноябрьского снега за окном. Не было окружающей подлости. Не было черных мыслей и нечеловеческой усталости. Только ровное, горячее, но не обжигающее пламя, гудящее сейчас в них обоих. Пламя, от которого их маленький воздушный шар поднимался все выше и выше в необъятную голубую даль, плещущуюся из Егоровых глаз. И стремительно падение с этой взятой, покоренной высоты было совместным, сладким и трепещущим. А последовавший за этим падением взрыв разметал все мысли и чувства. И было в этом взрыве столько счастья, что его можно было пить, захлебываясь и судорожно хватая губами воздух…

Когда все закончилось, Фомин молча откатился на край кровати. Потный русый чуб прилип к разгоряченному лбу. Настя похлопала рукой по кровати в поисках одеяла. Одеяла не было. Лежать обнаженной в бесстыжем дневном свете она стеснялась и предприняла небрежную попытку закрыться гривой волос. Проснувшись, она не успела заплести свою знаменитую косу, и теперь водопад волос, перекинутый со спины на грудь, надежно скрывал ее практически до коленок.

– Вот все-таки глупая ты женщина, Романова! – весело сказал Егор, конечно, заметивший ее манипуляции с волосами.

– Почему? – моментально ощетинилась Настя.

– Да потому что такой красоты стесняешься, прячешь ее! То под балахонами, то под волосами…

– Ты еще скажи, что восемьдесят процентов мужчин предпочитают полных женщин…

– Мужчины предпочитают женщин, да и то не все. Это, конечно, непреложный факт. Вкус у всех мужиков разный. Это тоже факт. Но женские округлости нравятся почти всем. Тебе уже здорово за тридцатник. Пора бы уже избавиться от девических глупостей и подростковых комплексов. Ты настоящая рубенсовская женщина, роскошная то есть. И тут совершенно нечего стесняться.

– Хоть бы ты сказал «тициановская», – мрачно сказала Настя. – У него они все рыжие и действительно при формах. А на картинах Рубенса просто куски живой плоти нарисованы. Фу, – она передернулась. – Как представлю всю эту красоту, дурно делается.

– Я и говорю, глупая женщина, – удовлетворенно кивнул Егор. – Если ты ничего не понимаешь в искусстве, то это не повод считать, что у других тоже плохой вкус. – Он смахнул пелену волос с Настиного тела и плотоядным взором уставился на открывшуюся ему картину. – Вот мне абсолютно точно нравится Рубенс. И я готов прямо сейчас тебе это доказать. – Егор ласкающее провел рукой по Настиной груди, обвел живот, спустился к внутренней поверхности бедер и чуть требовательнее сжал пальцы. Настя застонала.

Этот мужчина всегда действовал на нее совершенно непостижимым образом. А в разгар их романа ему было достаточно взять ее за руку, чтобы она тут же почувствовала сладостное томление внизу живота. И сейчас желание накрыло ее так стремительно, что Настя испугалась, что потеряет сознание. Она уже не помнила о том, что больше не спрятана за волосами, что Егор смотрит на нее своим сводящим с ума горящим взором, и лишь инстинктивно подавалась на встречу его ищущим пальцам.

– Есть женщины в русских селеньях, – засмеялся Фомин. – Романова, это про тебя Некрасов писал «коня на скаку остановит, в горящую избу войдет»… Только сейчас коня останавливать не надо. Его надо оседлать, коня. То есть меня. Давай, я желаю на тебя смотреть.

На этот раз все было восхитительно долго. Они не спеша танцевали извечный танец мужчины и женщины, и не было конца движениям этого танца, острым, точным, приносящим неизбывное удовольствие. Выныривая из этого вихря, Настя мечтала только о том, чтобы он длился вечно. И в тот момент, когда они синхронно достигли последнего аккорда, она испытала легкий укол разочарования от того, что все кончилось.

– Так, – снова откатившись на край кровати, Фомин хитро посмотрел на нее. – Я не понял, в этом доме кто-нибудь держит свои обещания? Мне сто лет назад предлагали яичницу.

– Ох, – Настя виновато вскочила с кровати и посмотрела на часы, показывающие начало пятого. – Егор, ты же голодный! Я сейчас, быстро!

Схватив огромную футболку с предвыборным слоганом «Город ждет Фомина», Настя быстро напялила ее на голое тело и побежала на кухню.

– А что, неплохая агитация. Особенно на тебе. Особенно в такой момент. – Фомин пришел на кухню голым и, шлепнув Настю по попе, вытащил у нее из под ножа кусок ветчины. Сейчас ты меня покормишь, потому что голодным я ни на что не гожусь, и думаю, что до утра я еще успею тебя убедить, что город ждет меня не напрасно.

– А ты что, у меня до утра останешься? – глупо спросила Настя, не веря собственному счастью.

– А что, надо освобождать квартиру?

– Нет, конечно, просто я не думала…

– И не надо. Бабам вредно много думать. Ты давай, яичницу жарь.

Настя и сама ужасно проголодалась, а потому яичницу поджарила сразу на десять яиц. Она была готова и больше, но больше в холодильнике не было. Разложив яичницу на две огромные тарелки, Настя высыпала рядом по банке зеленого горошка, порезала помидоры, сделала бутерброды и заварила чай.

Сидя на стеклянным столом, они молча поели, а затем, забрав кружки с чаем в постель, долго смотрели подряд чуть ли не все серии фильма «Ликвидация». За окном снова шел снег, в квартире было тепло и уютно, в полумраке Настя видела, как блестят Егоровы глаза в свете телевизора, и ей было так хорошо, что хотелось плакать.