Она не заметила, как уснула. Сквозь сон слышала какие-то обрывочные фразы из фильма, затем голос Егора, который ее о чем-то спрашивал. Потом она почувствовала его настойчивые руки под футболкой и сразу проснулась. Они нежно и не торопясь занимались любовью полночи, пока не уснули, полностью выпитые друг другом.

Наутро, когда Настя проснулась, часы показывали половину восьмого. Фомина в постели не было. Натянув футболку, она вскочила и побежала на кухню. Фомина не было ни там, ни в туалете, куда она по-глупому заглянула. На вешалке в прихожей не висело его пальто, на полу не стояли ботинки. И если бы не оставшиеся в раковине невымытые тарелки из-под яичницы Настя могла бы подумать, что весь вчерашний день ей приснился.

Из неопубликованного интервью Анастасии Романовой с главным редактором газеты «Курьер» Юрием Гончаровым.

– На ваш взгляд, что такое журналистская этика?

– О-о-о-о-о, это такое многогранное понятие, что я даже и не знаю, смогу ли коротко ответить на этот вопрос.

– А можно подробно рассказать про то, чего нет?

– То есть…

– Я имею в виду, Юрий Алексеевич, что в последнее время нет никакой журналистской этики. Это миф, оставшийся нам в наследство от советских времен. Сейчас обогнать, добыть эксклюзив, не считаясь с этической стороной вопроса, обойти конкурента на повороте – это не то, чтобы даже в порядке вещей, а повод для гордости. Не говоря уже о том, что и информацию никто, как правило, не проверяет в двух независимых источниках, и о последствиях не думает, и прямую речь вычитывать не дает. Нынешние журналисты, и «Курьер», к сожалению, не исключение, не брезгуют ничем в борьбе за читателя, и мне уже давно кажется, что само понятие этики нам недоступно.

– Вы не правы, Анастасия. Конечно, мир вокруг нас очень изменился, и люди меняются вместе с этим миром, и журналисты – не исключение. Но журналистская этика осталась. Видоизменилась, но осталась. И знаменитое журналистское братство по-прежнему есть.

– И в чем же оно заключается?

– В преданности профессии в первую очередь. В верности, если хотите.

– А хорошо ли это? Слово «верность» принесло много вреда. Люди приучились быть «верными» тысяче несправедливостей и беззаконий. Между тем им следовало бы быть верными только себе, тогда они бы восстали против обмана. Мне кажется, что эти слова Марка Твена очень применимы к нынешней журналистике. Мы не восстаем против обмана. Наоборот, мы помогаем людям в него поверить. Мы, именно мы, приносим его в каждый дом, в каждую квартиру, тиражируем и распространяем, будучи при этом страшно гордыми тем, что верны выбранной профессии.

– В нашей профессии, Анастасия, много хорошего. Если бы я считал, что это не так, я бы давно из нее ушел. И главное, что хорошее в нашей профессии – мы своих никогда не сдаем. Никогда, чего бы нам это ни стоило. СМИ – это бизнес, и ради его успешности действительно на многое можно закрыть глаза. Во многом пойти на сделку с совестью. В этом плане журналистика ничем не отличается от любого другого бизнеса. И все-таки своих мы не сдаем. Никогда и ни при каких условиях. Такая вот журналистская этика…

15 дней до выборов

«Не дадим взломать Фомкой городской бюджет». «Нас не объЕГОРишь»…

На плакаты с этими лозунгами Настя натыкалась везде. Ими были обклеены стены домов. Они красовались не менее чем на полсотне уличных рекламных баннеров. С ними стояли в пикетах суровые бабушки, по-прежнему отстаивающие Парк Ветеранов от непонятной, но печальной участи. Они красовались на спинах студентов, пикетирующих все крупные торговые центры. Они густо пестрели в городских автобусах, троллейбусах и даже маршрутках. Их подсовывали под дворники припаркованных автомобилей и сдавали вместе со сдачей в такси.

У Насти кружилась голова, к горлу подкатывала тошнота, но спасения от издевательских надписей не было нигде. Только дома. Впрочем, именно дома она и проводила сейчас большую часть своего дня, выбираясь в штаб лишь по крайней необходимости. На работу и вовсе было не надо. За последние дни Настя выбралась туда только один раз – написать задним числом заявление на отпуск и забрать все предвыборные материалы из редакционного компьютера. Она понимала, что в нынешней военной ситуации в редакцию могут, что называется, «прийти», и ей не хотелось дальше подставлять Гончарова. Он и так ясно дал понять, что, не уволив ее, сделал больше, чем она могла бы ожидать, и умыл руки от дальнейшей судьбы Фомина. Протестовать у Насти не было желания, обижаться – сил.

Сам Фомин тоже вел себя странно. За неделю он ни разу не остался с Настей наедине и не сказал ей ни одного слова, не связанного с предвыборной кампанией. Как будто и не было той неожиданной ночи, принадлежавшей только им двоим. Как будто кто-то другой стонал от неугасимого желания при виде Настиного обнаженного тела. Как будто и не срывались у него с губ слова о том, какая она красивая и как ему с ней хорошо. Настя ничего не понимала, молчала и мучилась. Ее неукротимая гордость не позволяла ей первой задать хотя бы один вопрос.

Узнав, что произошло, Инна Полянская выразительно покрутила пальцем у виска. Вернее, Настя ни за что не стала бы рассказывать, так ей хотелось сохранить бесценные воспоминания внутри себя, не расплескав ни капли. Но отвязаться от проницательной Инки было невозможно.

– Чего случилось? – требовательно спросила она, оставшись наедине с Настей, лихорадочно чистящей свой редакционный компьютер.

– Ничего, – пожала плечами Настя. – Если не считать того, что Гончаров меня чуть не уволил на потребу Шубину, но все-таки не уволил.

– Не финти. А то я тебя не знаю. Ты почему такая волоокая и загадочная? Влюбилась, что ли?

– В кого я, по-твоему, могу влюбиться, если я круглосуточно занимаюсь одними выборами? – огрызнулась Настя.

– Так вот и я об этом. И все-таки ты выглядишь как влюбленная ослица. Давай поделись с подругой жизни. С кем у тебя что было?

– С Фоминым, – призналась Настя. – Он вчера ко мне заявился, ну, когда у меня телефоны не отвечали.

– Он заявился, и ты не нашла ничего умнее, чем снова затащить его в постель?

– Никуда я его не тащила!

– О’кей, вы занимались любовью на кухонном столе? Или в ванне? Или на полу в прихожей?

– Прекрати, Инка! – Настя вспыхнула. Жар мгновенно залил ее лицо, шею, и даже мочки ушей стали красными.

– У-у-у-у, как все запущено! – резюмировала Инна.

– Инн, ну он пришел, голодный. И пока я яичницу готовила, стал проявлять ко мне, м-м-м-м, мужской интерес…

– А потом?

– Суп с котом! Потом была постель. И он остался у меня на ночь.

– То есть постель была не один раз.

– Три раза. Чего ты пристала-то?! – рассердилась Настя. – Мне тебе в деталях рассказать, кто из нас сколько раз был сверху?