Но это случилось уже назавтра. В праздничный же день Лыков осваивался в тюремном замке. Он сходил на воскресную службу в трехъярусную Спасскую церковь и был ошарашен. Прихожане из мирских стояли внизу, мужчины-арестанты – на втором ярусе. А разбитные бабы с девками молились на самом верху. Но если бы только молились! Многие, когда батюшка отворачивался, задирали юбки до колена и трясли подолом, привлекая внимание мужчин. Бесстыдным образом выбирали себе хахаля прямо в храме! А потом через надзирателей сговаривались насчет свиданий. Вот чертовки… Возмущенный сыщик не достоял службу и ушел.

Остаток дня прошел в праздности. Перед ужином появилась Ольга Дмитриевна и принесла польские колбасы, французский паштет в жестянках и простоквашу для лучшего пищеварения узника. По правилам размер одной передачи не должен был превышать дневной потребности в пище. Кроме того, Лыкову как новичку первые две недели пребывания в тюрьме не дозволялось ни свиданий, ни передач. Но его особое положение отменяло эти правила.

Медицинское освидетельствование на годность к работам и поиск батрака были отложены до понедельника.

Наступил третий день пребывания Лыкова в тюрьме. По уставу, осмотр делал один из советников губернского правления совместно с членом врачебного отдела. Но Литовский замок подчинялся ГТУ, поэтому освидетельствовать нового арестанта приехал сам Трифонов. Компанию ему составил старший врач Литовского замка статский советник Миронов. Два высокородия осмотрели третьего, уже бывшего. Дело носило формальный, но важный характер. Если Алексея Николаевича не признают годным, то он лишится права на досрочное освобождение.

Миронов попросил заключенного раздеться до пояса и ахнул:

– Эк вас, однако. Один, два, три, четыре… вон там еще два. Сколько же всего?

– Сам не помню, Николай Николаевич. Но много.

– Кхе! А верно, что государь вас о том же спрашивал? И вы затруднились ответить?

Лыков натянул рубаху и пояснил:

– Верно. В тот момент я не знал, что Дурново ходатайствовал о награждении меня Станиславской лентой. И говорил как есть.

– И получили ленту.

– Получил. А потом тот же государь ее с меня снял.

После такой фразы разговор вернулся к болячкам. Алексей Николаевич был признан здоровым. По этому случаю три солидных господина выпили по рюмке рижского бальзама в кабинете Миронова. За разговором выяснилось, что сыщик с доктором земляки. Лыков родился в Нижнем Новгороде, а Миронов – в волостном селе Бутурлино Княгининского уезда. Пришлось пить вторую рюмку… И старший делопроизводитель ГТУ ненавязчиво поинтересовался у Лыкова, как ему сидится. Нет ли уже просьб? И как вообще в замке, на взгляд новенького, обстоят дела?

Алексей Николаевич мог бы рассказать Трифонову про махинации с арестантскими деньгами в обмундировальной мастерской. Что надзиратели сговорились с интендантами, грабят шпанку и в ус не дуют. Но пока у него не было фактов, только слова. А их к делу не подошьешь. И он не стал поднимать этот вопрос, решив сначала разобраться в нем досконально.

Зато он сказал Михаилу Михайловичу:

– За два дня я уже дважды подвел Кочеткова. Получил от него замечание.

– Да? А что произошло?

– Сначала на меня накинулся турманом капитан Сахтанский. Знаете такого?

– Из конвойной стражи переведен? Помню. Говорят, старательный.

– Хамить бесправным людям он старательный, – отрезал сыщик. – Рявкнул мне на «ты», стал гнать в камеру. Я вскипел, чуть не обиделся с непривычки. Никак не могу смириться с мыслью, что теперь всякая дрянь может мне дерзить…

– А Кочетков как отреагировал? – спросил о важном Трифонов. – Заступился или смолчал?

– Заступился, сделал внушение капитану. А на другой день вышло вот что…

И сыщик рассказал старшему делопроизводителю про стычку с фартовыми. И про то, как Сахтанский пытался ее раздуть, чтобы наказать Лыкова.

– Два дня и два инцидента… – констатировал Трифонов. – Да, трудно вам будет, Алексей Николаевич. И учтите, они нарочно станут вас провокировать. Чтобы заставить выказать характер, а потом за это же и ущучить.

– Кто «они»?

Трифонов покосился на старшего врача и спросил его в лоб:

– Правду говорят, что в Петербургском исправительном отделении все продается и покупается?

Миронов бухнул:

– Правду.

– Кочетков распустил тюрьму?

– На его месте любой бы не справился. Почти сто надзирателей, из них восемь старших. Настоящие хозяева замка они.

– И еще «иваны», – добавил Лыков. – И эти две силы, похоже, сговорились.

Михаил Михайлович скривился:

– Эх-ма… Говорят, так везде, по всем русским узилищам?

– Везде, – хором подтвердили врач и арестант.

Лыков припомнил, как он неоднократно ловил уголовных на переписке. Если требовалось расколоть подследственного, найти новые улики, достаточно было проследить за его «малявами». В Варшаве, Москве, Ростове-на-Дону – везде одно и то же. Надзиратели передавали запрещенную почту, помогая задержанным сговариваться до суда. Проносили в тюремный замок водку, карты, табак. Закрывали глаза на притеснения, которые терпели от фартовых случайные узники. И тут ничего нельзя было поделать. У верхушки на руках имелись немалые деньги, полученные от преступлений. И соблазн для тюремного стражника оказывался сильнее долга.

– Но Сахтанский не рядовой надзиратель, а старший помощник смотрителя, – возразил Трифонов. – Или он просто усердный дурак?

– Еще не знаю, – ответил Алексей Николаевич. – Буду следить за ним.

– А он за вами!

– Пока Кочетков на должности, я в относительной безопасности. Сверху прикрывает Никанор Нилович, снизу Непокупной. А вот за пределами Четвертого коридора…

Лыков придвинулся к Трифонову и сказал:

– Давайте смотреть на мою отсидку как на служебную командировку. Я оказался внутри закрытого мира. В том числе и от вас закрытого. Начну его изучать и копить материал, которым вы потом воспользуетесь. Вот, например, есть сведения, что в замке шельмуют с арестантскими работами. И в этом участвуют те же старшие надзиратели, да еще и в сговоре с чинами интендантского ведомства Петербургского военного округа…

– Обирают заключенных? – опешил Михаил Михайлович. – Но как такое возможно?

– Вы имеете в виду по совести или с технической точки зрения?

– И то, и другое. Грабить голых – что бить лежачих.

– И грабят, Михаил Михайлович, и бьют.

Старший делопроизводитель ГТУ смутился окончательно:

– Нам со Степаном Степановичем ничего об этом не известно. Ни разу не было даже намеков. Вы уверены в своих подозрениях? Это же бессовестно!