Лыков грустно улыбнулся:

– Совесть не ходовой товар в тюрьме. А что касается фактов – ждите, стану их выведывать.

После разговора Трифонов уехал, а контора родила новую бумагу. Сыщику вручили квитанционную книгу, куда записываются заработки от арестантских работ. Лишь половину из них сиделец может тратить на выписку из лавки, вторую ему вручат в день освобождения.

Закончив с бумаготворчеством, Лыков попросил Пакору отвести его в мастерские, искать батрака.

Всего в Литовском замке имелось более десятка различных ремесел. Тюремное население даже выполняло частные заказы, особенно в переплетной и картонажной мастерских. Значительная часть арестантов трудилась на хозяйственных работах. Они убирались в камерах, чистили дворы, таскали уголь в котельную, топили баню или стирали белье в прачечной. Такие работы официально не оплачивались. По обычаю, затраты на уборку несли сидельцы. Именно поэтому Лыков за вынос параши добавлял из своего кармана.

Однако ремесленные занятия администрация поощряла охотнее. Человек должен выйти на волю с навыками к труду! Вот главная цель создания исправительных отделений. Поэтому все рукастые сидели по мастерским, а не таскали параши. И Алексей Николаевич попросил отвести его именно к таким.

Знаменитая Центральная военно-обмундировальная мастерская, гордость тюремного управления, выходила окнами на Мойку. Специально для нее во дворе была построена электростанция с двумя нефтяными двигателями Дизеля. Она питала энергией весь ремесленный корпус, и еще оставалось на квартиры служителей.

Лыков в сопровождении Пакоры шел по тесноватым мастерским и с любопытством смотрел по сторонам. Тут клеили коробки для папиросных гильз, там переплетали отчеты, в другой комнате тачали сапоги… Вдруг кто-то сзади толкнул сыщика так сильно, что он отлетел в сторону. И грубый голос крикнул:

– Чё встал, будто эмир бухарский? Дай дорогу!

Лыков сначала опешил, потом осерчал. Он развернулся и увидел перед собой огромного детину, чуть не с сажень ростом, с дерзкой физиономией варнака. Тот стоял фертом, уперев в бока гигантские кулачищи.

– Новенький? Так знай свое место. А то в карман спрячу.

– И где же оно, мое место? – поинтересовался Алексей Николаевич. Ему очень хотелось проучить нахала, и в то же время он помнил, что обещал смотрителю сохранять хладнокровие.

– Да возле параши, где же еще?! – засмеялся детина. Ему вторили несколько голосов из числа подпевал. Это еще более разозлило сыщика. Как быть? Он ведь решил не спускать оскорблений уголовным. Но и вызывать досады Кочеткова нельзя.

– Как зовут халамидника? – небрежно поинтересовался сыщик у околоточного.

– Вася Долбни Башка, – ответил тот вполголоса. – Вы бы, Алексей Николаевич, того… аккуратнее. Опасный.

– Этот? Да не смеши меня, Федор. Я таких опасных на свинячий корм пускаю.

Гигант вперился в заурядного на вид арестанта:

– Чё-чё? Меня на корм? Ты?

Он навалился всей тушей на Лыкова и схватил за плечи. А тот стоял как ни в чем не бывало и смотрел на противника равнодушно. Правда, для этого ему пришлось задрать голову.

– Аль не слыхал, смерд, как я вчера двух твоих товарищей уделал? Вовку с Жоржиком. Было бы у них сотрясение мозгов, да только мозгов при ревизии не нашлось. У тебя, я вижу, в голове тоже рано смеркается. Что ж, диагноз ясен. Будем лечить.

– Ну… – Долбни Башка зафырчал, как паровоз, набирающий пары. – Ну… Так узнай же паленого чижа!

Но сделать ничего фартовый не успел. В одну секунду мелькнули его ноги и оказались под потолком. А сам он вдруг обнаружил себя в горизонтальном положении, на весу, под мышкой у Лыкова, наподобие чемодана. Новенький сжал его с такой силой, что Вася заскрипел зубами. Попробовал вырваться, но без опоры это было трудно. Тут Лыков еще сильнее сжал, словно плющил жертву в кулек. Детина закричал от боли, а противник понес его в дальний угол мастерской. Там сидели сапожники и с интересом наблюдали сцену.

– Ребята, хотите шкуру на подметки? Дешево отдам. Вот из этого шванди и наделаете. Корпусный, надолго хватит. А?

Мастеровые растерянно молчали, не решаясь заговорить с неведомым силачом. Откуда он взялся? А сыщик еще прижал Долбни Башку, так что тот уже завыл в голос. Причем даже не завыл, а заблеял, тонко, навроде барана. Вася по-прежнему умещался под боком у сыщика, и из огромного и страшного превратился в жалкого и помятого. Саженный парень висел параллельно полу, болтал ногами в воздухе – руки у него были плотно прижаты к телу – и пускал пузыри…

Наконец Лыков сжалился. Он приложил Васю спиной об верстак, вызвав очередной всхлип, и взял лежащего за бороду. Потянул как следует, наклонился над жертвой и ласково спросил:

– Ну? Наступило просветление или еще поучить?

Долбни Башка уже плохо соображал и только булькал горлом.

– Ребята, – вновь обратился сыщик к мастеровым, – что это с юношей? Вроде бойкий был, развязный. Вдруг слова не допросишься. Часто у малого такие припадки?

– Только после встречи с господином Лыковым, – раздалось от окна. Алексей Николаевич присмотрелся и воскликнул:

– Ба! Пахом Переверзев. И ты здесь?

– Здравия желаю, ваше высокородие, – откликнулся арестант в драном бушлате, снимая с головы бескозырку. – Второй год как.

– Эх, а ведь ты сын старосты…

Переверзев был из семьи справных мужиков в бывшей вотчине помещиков Нефедьевых. Но уехал в столицу и там приобщился к лихой жизни. Лыков слышал, что Пахом связался с ворами. И вот он у тюремного окна подшивает дратвой подошву…

Вася Долбни Башка пришел в себя и попробовал сесть на верстаке. Но стал заваливаться на бок, пришлось сыщику его удерживать. Он продолжил строгое внушение:

– Что, Маланья, голова баранья, осознал?

– Так точно, вашество… Виноват…

– В чем виноват, уточни.

Фартовый тяжело задумался:

– Так знамо в чем… Полез на ваше высокородие, вот в чем. В наглости еще…

– Ну, верно подметил. Так запомни, Вася, в следующий раз, как увидишь статского советника Лыкова идущим по коридору, встань во фрунт. А руки вытяни по швам. Договорились?

Парень замешкался с ответом и получил сильную затрещину.

– Ай! Так точно!

Лыков махнул рукой Федору и пошел дальше. К побитому гиганту тут же кинулись товарищи подать воды. А Пакора пробормотал:

– Ух, как я за вас испугался. Он же самый сильный в Литовском замке. Всех застращал. Прут от решетки узлом завязывает, сам видел!

– Из Шестого отделения?

– Оттуда, шильник. При особе самого Господи-Помилуй состоит.

Лыков остановился и развернулся к околоточному:

– Который Господи-Помилуй? Их двое было. Один сейчас в Бутырской тюрьме сидит, в «сахалинском» коридоре. Иван Мошков. А второй…