– А он говорит – у нас в Африке все равно больных лечить нечем, так что ваша терапия вместе с пропедевтикой мне не нужны, ставьте мне «хор», и я пойду. Представляете – меньше чем на четверку он не согласен…

– Только что женщина с Канавинского моста прыгнула. Вытащили, успели, отвезли в седьмую…

– У нас рядом с домом целых три детских садика – так себе, плохой и совсем никудышный. Вот и приходится возить Алиночку на Алексеевскую в частный садик…

Люди в зале разговаривали о чем угодно, только не о деле, на рассмотрение которого они собрались. Александр ожидал обратного – когда еще можно высказаться, обменяться мнениями, как не перед началом суда?

В двух первых рядах сидели родственники. Родственники Анны Викулайской сгруппировались слева от прохода, разделявшего зал надвое, а родственники подсудимых сидели справа. Наверное, там сидела не только родня, но и самые близкие друзья. Ирину Александр увидел в первом ряду на третьем от стены месте. На мгновение они встретились взглядами. Взгляд у Ирины был нехороший, возбужденный, даже немного шальной. Александр отметил про себя, что недалеко от Ирины, рядом с дверью, через которую должны войти судьи, стоит рослый мужчина в черной форме. Это хорошо, что он стоит там, ведь Ирина такая непредсказуемая и настроена агрессивно.

Вадим Родионович, прямой как жердь и отрешенный от всего происходящего, сидел в третьем ряду справа, возле прохода. Голова гордо поднята, взгляд устремлен куда-то вдаль, на судейское кресло, на коленях – пухлая кожаная папка. «Сфинкс, настоящий сфинкс», – подумал Александр. Рядом с Вадимом Родионовичем сидел его заместитель Борис Евгеньевич. Борис Евгеньевич вел себя более раскованно – оглядывал зал, кого-то приветствовал кивками, кому-то махал рукой, пару раз вставал, чтобы лучше оглядеть собравшихся в зале.

Адвокат Семахов навестил Александра вчера вечером в гостинице, едва тот приехал. Александр очень ждал, что к нему явятся Вадим Родионович и Ирина – традиция, можно сказать, уже сложилась – но они не пришли, пришел только Семахов, предварив свой приход телефонным звонком.

– Хотел лично убедиться, что у вас все в порядке, – сказал он, объясняя свой визит. – Завтра у нас – последний и решительный бой, надо лично проверить готовность…

– Последний ли? – усомнился Александр. – Решение суда, как мне кажется, будет обжаловано в любом случае, разве не так?

– Вся суть в том, кто его будет обжаловать! – Адвокат многозначительно поднял указательный палец и потряс им. – Варианты возможны разные.

– Сдается мне, что вы настроены оптимистично, – заметил Александр.

– Есть кое-какие предпосылки. – Довольная улыбка мелькнула на губах адвоката. – Кажется, наш губернатор наконец-то обратил внимание на чрезмерную активность своего заместителя и сделал соответствующие выводы. Во всяком случае, за последние дни накал страстей существенно снизился. Вчера и сегодня никто не позвонил мне, чтобы сказать, что я продажный крючкотвор и бессовестный обманщик.

– А что, раньше звонили? – поинтересовался Александр.

– По десять раз на дню, если не больше. Стыдили, угрожали, напоминали о высшей справедливости и все такое…

Александр ожидал увидеть возле здания суда какие-то пикеты или просто людей с плакатами. Обилие возбужденных журналистов, сующих прямо в лицо всем причастным микрофоны, тоже казалось весьма уместным. Увы (или не увы, а к счастью), действительность оказалась совсем не такой, а гораздо более прозаичной – ни пикетчиков, ни журналистов, ни плакатов у входа не было. В самом зале Александр высмотрел троих человек – двух мужчин и одну девушку, которые держали в руках наготове блокноты. У одного из мужчин на шее висел фотоаппарат. Но были ли то журналисты или просто зрители, пожелавшие делать записи по ходу разбирательства, Александр так и не понял. И заламинированных журналистских удостоверений ни у кого на шее не было. Впрочем, для посещения обычного, незакрытого, судебного заседания журналистам не нужна аккредитация, они могут просто прийти, как все граждане, поэтому нет нужды обвешивать себя бейджами и удостоверениями.

Не оправдалось ни одно из ожиданий Александра, кроме итога.

Александр думал, что суд растянется на два дня, но уложились в один с перерывами. Уже по тому, как бойко пошло дело с самого начала (а начали почти вовремя, в пятнадцать минут десятого), стало ясно, что судья, женщина лет пятидесяти с постно-усталым выражением на ухоженном лице, не склонна затягивать разбирательство. Да и все остальные участники выражались кратко и по существу, даже адвокат, которому традиционно положено растекаться мыслью по древу и, вообще, говорить много, на самом деле говорил мало. Долго «выступала» только операционная медсестра Кобзева, невысокая женщина, которую можно было бы назвать миловидной, если бы не колючий, какой-то ожесточенный взгляд и сжатые в ниточку губы. Отвечая на вопросы, Кобзева то и дело сбивалась на «мне показалось, что», «я подумала», «обычно все было иначе». Ее останавливали и просили говорить по существу. Она кивала и снова заводила свое «я подумала». Показания Кобзевой были довольно сбивчивы, говорила она каким-то слишком ровным, лишенным интонаций голосом, словно заученный урок отвечала, и вообще, у Александра, который старался слушать Кобзеву не предвзято (хотя предвзятость была, потому что он ей изначально не верил) сложилось впечатление, что свидетельница не просто врет, но и стесняется своего вранья. Особенно в последней его части.

– «Мы ее загубили», – сказал Евгений Дмитриевич, а Николай Яковлевич посмотрел на него и сказал: «Да, наверное, ты прав». Антон Валентинович ничего не сказал. Он вышел из операционной первым, и больше я его в тот день не видела…

Слишком уж канонично и театрально. «Мы ее загубили…» «Да, наверное, ты прав…» Антон Валентинович, как и положено ассистирующему хирургу, с которого взятки почти всегда гладки, ничего говорить не стал… Для репертуара «Комеди Франсез»[35] подобное, возможно, и подходит, но для жизни навряд ли. Даже в случае неудачной операции хирург вряд ли станет говорить «мы ее загубили». Он, скорее, выругается, помянет судьбу-злодейку, и анестезиолог не станет отвечать «да, наверное, ты прав», а тоже скажет что-нибудь такое, экспрессивное.

Александр ожидал пикировки между обвинением и защитой, каких-то словесных баталий в стиле Перри Мейсона[36], но ничего такого не было. Все происходило как-то скучно, без огонька. Заслушали одного, заслушали другого, заслушали третьего. Один раз, правда, Ирина, глядя на Качалова, выкрикнула: «Убийцы!» В ответ на эту выходку судья пригрозила удалить ее из зала, и Ирина тут же успокоилась.

Александр приготовился отвечать на множество сложных, каверзных вопросов, но вопросов было всего два. Первый касался особенностей кровоснабжения носовой полости. Александр сказал, что в слизистой оболочке носовой полости находится много кровеносных сосудов и что их расположение весьма вариабельно. Второй вопрос касался тактики хирурга при кровотечении, внезапно возникшем во время операции. Александр ответил, что хирург обязан принять неотложные меры для остановки кровотечения оптимальными методами – электрокоагуляцией, перевязкой сосуда, ушиванием кровоточащего участка, тампонадой и так далее. Под конец заседания он даже расстроился немного – стоило ли ради этого приезжать? Но решил, что раз уж пригласили, то стоило. К тому же то, что кажется элементарным профессионалам, непрофессионалам таковым не кажется. И хорошо, что вопросов было так мало, значит, судье и прочим участникам процесса все было ясно и без разъяснений.