Глеб смотрел на все это молча. Но когда Фаворский спрыгнул с козырька и отпустил Ольгу, Корсак подошел к нему, на мгновение замер, глядя Фаворскому в глаза, потом размахнулся и смазал ему кулаком по морде. Фаворский упал, но тут же приподнялся на локте и весело рассмеялся. Глядя в тот момент на Корсака, Петя понял, что значит литературное выражение «в лице его не было ни кровинки». Корсак был так бледен, будто из него выкачали всю кровь.

Ольга же, успевшая к тому моменту оправиться от страха (чему немало способствовало выпитое вино), расценила все по-своему. Она подошла к Корсаку вплотную, положила ему ладонь на грудь и, улыбнувшись, презрительно проговорила:

– Слабак.

После чего оттолкнула его от себя. Глаза Корсака яростно сверкнули, но в следующее мгновение он весь как-то обмяк, медленно развернулся и, понурив голову, побрел к лестнице. А спустя несколько месяцев Ольга вышла замуж за Витьку Фаворского.

– Церемония закончена, – услышал Петя голос коллеги и открыл глаза.

Сердечно распрощавшись с варщиком чая, Петя и его коллега вышли из чайной на улицу. Дул холодный ветер, накрапывал дождь.

– В чайной было лучше, – поежившись, сказал Петя.

– Не то слово, – согласился коллега. – Ну куда теперь?

– Я д-домой. У меня в холодильнике копченая курица. Жрать охота, мочи нет. Хочешь, пошли со мной?

Коллега покачал головой:

– Не, я спать. Мне после чайной церемонии хорошо спится.

– Ну б-бывай.

Фотографы пожали друг другу руки и разошлись.

Дома Петя лениво поковырял копченую курицу, но есть отчего-то расхотелось. Он сунул еду обратно в холодильник, сходил в душ, потом, закутавшись в потрепанный халат, улегся на диван и стал думать о Лизе. Незаметно мысли его перескочили на картину, которую ему оставил Корсак. Свеча в подсвечнике. Часы без стрелок. Думай о последнем… Как это сказано у кого-то у великих? «Все минуты ранят, последняя – убивает». Как-то так. Ах, черт, как это верно подмечено. Внезапно в усталом сознании Пети зашевелилась мысль.

– Все дело в «последнем», – рассеянно пробормотал он.

Петя взял со стола телефон и принялся набирать номер Корсака. Дома журналиста не оказалось. Петя набрал номер его мобильника.

– Абонент находится вне зоны действия… – услышал он в трубке.

Петя вздохнул и швырнул телефон на кресло.

«Ну и ладно, – сказал он себе. – Спешить все равно некуда».

Петя включил телевизор, пощелкал каналами. На первом показывали теннис. Некоторое время Петя любовался стройными ножками и белыми трусиками Марии Шараповой, потом ему это надоело. Он переключился на «Культуру». Стареющий Ален Делон с приклеенными усами и в цилиндре ковылял, опираясь на трость, за Джереми Айронсом. Это была экранизация первого тома многословной эпопеи Пруста. Ален Делон изображал подлого гомосека барона Шарлюса. Он что-то доказывал Айронсу, а тот, снисходительно склонив голову, слушал.

Несколько минут Петя пялился в телеэкран, стараясь припомнить, в чем там у них дело. В голове вертелась какая-то беременная кухарка, фраза «Зачем же робкого еврея, зачем влечете вы сюда?» и еще странное рассуждение о том, что во сне мы можем вообразить себя чем угодно – например, церковью или даже соперничеством Франциска I и Карла V.

В конце концов Петя плюнул на Пруста со всеми его дикими фантазиями и выключил телик. Запахнув полы халата, фотограф снова развалился на диване, закинув босые ноги на спинку и блаженно шевеля пальцами. И тут ему вдруг показалось, что в комнате витает непривычный запах. Петя втянул ноздрями воздух. Запах был слабый и очень странный. Как будто бы пахло деревней – травой, хлевом, свежими дровами. Но и еще чем-то – терпким и незнакомым.

Петя вдруг заволновался. Его объяла непонятная тревога. В груди заколотилось сердце, спина вспотела. Такое с ним случалось и раньше. Например, когда он провалился на вступительных экзаменах во ВГИК. В тот вечер Петя сидел в сырой и темной комнате общежития один. Внезапно навалилась страшная тоска, Петю охватило чувство бесконечной потерянности в пространстве и времени. Петя не мог больше оставаться на месте. Хотелось куда-то идти, что-то делать, кому-то что-то говорить, слушать чьи-нибудь слова… Он словно бы выпал из потока времени в какую-то прореху, оказался в каком-то темном и затхлом кармане, из которого невозможно было выбраться. Хотелось расцарапать ногтями грудь, чтобы не задохнуться от тоски.

То же самое, но только во много раз сильнее, почувствовал Петя и сейчас.

Он вскочил с кресла и принялся взволнованно расхаживать по комнате, стараясь осознать причину своей тоски. В памяти что-то такое брезжило. Казалось – еще мгновение, и он поймет причину, схватит цепкими пальцами памяти какое-то далекое воспоминание. Но оно ускользало, вызывая в душе отчаяние и саднящую боль.

Петя остановился посреди комнаты.

– Да что же это т-такое? – в отчаянии пробормотал он, взъерошив пальцами рыжую шевелюру.

Наваждение не проходило. И вдруг Пете показалось, что сзади кто-то есть. Он испуганно повернул голову и уткнулся взглядом в картину Тильбоха, стоявшую на полу. Бородатый художник и его смерть по-прежнему что-то обсуждали, обмениваясь мнениями. Но на этот раз Пете показалось, что их спор имеет самое непосредственное отношение к нему. Ему даже почудилось, что художник метнул в его сторону молниеносный взгляд из-под черных бровей. Да и череп скелета слегка качнулся вперед. Утвердительно так качнулся, словно они наконец-то пришли к соглашению. И Петя вдруг понял, что они говорят о нем!

– Вроде и не пил, – растерянно проговорил Петя. – Чертов варщик явно что-то д-добавил в чай!

В ноздрях засвербило. Запах! Он стал еще сильнее. Петя снова стал расхаживать по комнате, заглядывая во все углы и пытаясь отыскать источник. Он готов был поклясться, что запах перемещается по квартире. В какой-то миг он даже почувствовал легкое дуновение теплого воздуха, словно кто-то невидимый прошел совсем близко. Запах в это мгновение стал нестерпимым, Петю даже слегка замутило.

И снова ему показалось, что чернобородый художник смотрит на него. Петя схватил с кровати покрывало и накинул на картину. Тревога в душе немного утихла, хотя и не ушла совсем. Да и запах вроде стал не так заметен. А вскоре исчез совсем.

– К-конец наваждению, – бодро проговорил Петя.

Чтобы окончательно прийти в себя и вернуть себе прежнее ее расположение духа, Петя включил проигрыватель, дождался, пока заиграет музыка, затем, пританцовывая, подошел к столу, выдвинул верхний ящик и достал оттуда старенький алюминиевый портсигар с эмблемой Олимпиады-80 на крышке. В портсигаре лежали три папиросы с «планом».

– Это т-только чтобы успокоиться, – сказал себе Петя, достал папиросу и захлопнул крышку портсигара.

Вскоре по квартире пополз сизый дымок. Петя лежал на диване, шевеля пальцами босых ног, и блаженно затягивался. Ему стало гораздо лучше.