Но ссоры случаются редко, обычно мы живем мирно, играем в «колдунчики», «море-волнуется», просто салочки. Рисуем мелками лимонно-розовые домики и принцесс. Вырастем большие, будем играть в классики, как взрослые девочки-первоклассницы, которые иногда забегают на наш кружок и прыгают по квадратам.

На «Ждановской» вместо кружка – садик.

Садик начинался с молока. Чашку теплого, противного молока вливала в меня мама, еще дома, без этого было нельзя. В полусне я входила на кухню, возле высокого деревянного стульчика на столе уже высилась чашка безмерной глубины. Молоко не кончалось, пьешь-пьешь, глотаешь, и все еще больше половины, нужно было зажмуриться покрепче и, вдохнув, сделать несколько крупных глотков подряд. Потом еще раз. Тогда только показывалось дно, и оставался один, самый последний глоточек! Мама требовала выпить и его. За молоком следовала новая неотвратимость – срочное укутывание. Носки скорее натягивай. Натягиваю шерстяные толстые носки (бабушка). Кофту с кармашком-клубничкой (Верочка). Застегивайся быстрей! Эти пуговички, никогда невозможно застегнуть их друг за другом подряд.

Я опаздываю на работу. Я сейчас опоздаю на работу. Если ты еще немного… я опоздаю на работу. Страшней этого ничего нет.

Но я уже в шубке. Верхняя, мам! Тугая, – подхныкиваю я. Мама торопливо запихивает пуговицу в петельку.

Мы спускаемся на лифте и выбегаем из дома. Ветер едва не сбивает нас с ног.

«Ждановская» – место вечной мерзлоты. Бесконечные пустыри, многоэтажки, вьюга. Всегда темно. Синеватые фонари только усиливают холод. Идти невозможно.

Мама хватает меня под мышку, прижимает покрепче и несет – по пустырям между высоченных домов – в садик! За мамой прыгают санки.

В садике еще темно, даже воспитательница только пришла.

Мы соревнуемся с Димкой Гусевым. Кто первый сегодня? Кого первого родители донесут, дотащат, доволокут до места назначения и убегут на работу? Обычно Димку – но иногда выигрываем и мы с мамой. Как я тогда ликую! Как торжествую, посрамленный Димка пытается быстрее перевести разговор на другое, да подумаешь, раз в жизни обогнала, зато завтра… И еще долго-долго никто не приходит. А мы идем в группу. Но играть почему-то совсем не хочется. Санки преданно ждут меня на улице.

Они с алюминиевой спинкой и аккуратным голубым матрасиком, сшитым, понятно, бабушкой, присланным на наш Северный полюс с другого конца вселенной. Санки вечно кто-нибудь выпрашивает покататься; так и быть, приходится давать. Санки такой же красно-зеленой раскраски, но заметно старше, с планочками повытертей, еще у одного мальчика, Миши, не перепутать. У него нет матрасика, но и мой матрасик иногда интересно отвязать (предусмотрены веревочки) и разложить на лавке в желтом домике с зеленой крышей на садовской площадке. Кроватка. Нам со Светкой нравится. У меня тут другая подружка, настоящая, Светка Михалева, я ее очень люблю.

Садик – всегда. В нем Марина Викторовна, любимая, с голубыми веками, но часто болеет, и Галина Михайловна – злая. Бьет по попе непослушных детей. Кричит. В садике меня зовут только по фамилии, даже Марина Викторовна, и надо есть суп. Меня тошнит этим супом. Четыре дня подряд. Но суп побеждает. На пятый уже не тошнит. Здесь я не золотце, не ласточка, не Маечка, не Маюша, здесь я нелепая, неловкая, самая длинная, выше всех… Кучерска́я. С вечно неправильным ударением. Кучерска́я, ешь быстрей, не болтай! Да нет же, нет, но я молчу, не поправляю никогда. Потому что если шумишь, Галина Михайловна берет вафельное полотенце, завязывает рот и ставит у шкафчика. Меня еще ни разу не ставила, но что я думаю, глядя на чей-то завязанный рот? «Какая дурацкая игра! Все равно не поможет. Галина Михайловна – дура».

Полярная ночь длится вечно.

Главное, не забыть адрес, потеряешься – скажешь любому взрослому, но лучше милиционеру: Самаркандский бульвар, дом номер. Квартира номер.

В высоченном 12-этажном панельном доме работает лифт, мы на четвертом – невысоко, но все равно ездим. На Арбате дом четырехэтажный, и от лифта остался лишь темный проем-колодец, затянутый пыльной рабицей. На «Ждановской» нет не только сломанного лифта, но и арки, и каменного ведра вверх дном, и черного хода, тем более нет сырков. Зато есть «универсам». По субботам мы ходим туда с мамой. Папа по субботам играет в хоккей с друзьями. Вернется вечером усталый, замороженный, ему очень захочется поужинать.

Универсам – диво. В нем не нужно стоять в очереди, бери железную корзинку, сам ищи, сам клади в нее продукты. Из продуктов, правда, интересный только один – газировка «Буратино». Сладкая, прозрачная, с пузыриками – но мама почему-то не любит ее покупать: «я тебе лучше компотик сварю». Как можно даже сравнивать! И одну бутылку я всякий раз уговариваю ее купить. Из универсама мама с сумками идет домой, а я остаюсь гулять.

Во дворе высятся железные качели, карусель и разные лесенки, самая сложная – ракета с круглой дыркой посередине. Мальчишки забираются на самый верх и – о страх! – пролезают сквозь дырку внутрь, а потом еще как-то спускаются вниз, на землю! Непостижимо.

Но однажды папа – в тот выходной он, видно, не пошел на хоккей – спустился во двор и, видя, как я гляжу на быстро снующих по ракете мальчишек, спросил: «Хочешь тоже так?» «Папа, ты что?! Я так никогда не смогу». Папе вообще многое приходится объяснять, он не все понимает про жизнь. Обычно он соглашается или шутит. Но тут папа меня не слушает: «Залезай, все ты сможешь».

Шаг за шагом папа проводит меня по этому пути, ступень за ступенькой, мы вместе забираемся по красным железным кольцам, на самый верх ракеты. Папа стоит снаружи, а мне говорит, как оказаться внутри. Мы царим здесь одни, мальчишки, конечно, разбежались.

Так, переносишь ногу, тут держишься рукой, тут перехватываешь – и вот я уже внизу, прошла и спустилась! Папа меня провел. Второй раз он меня уже не держит, но если делать все правильно, вообще не страшно. Даже на самой высоте. Главное, крепко держаться руками. Смотрите, как я могу! Но никто не смотрит. Только папа одобрительно кивает. И уходит. Я бегу к другой лесенке, взлетаю вверх, прыгаю с визгом в сугроб – мне уже ничего не страшно. Валенки забиваются снегом, ноги леденеют, пора домой.

Лед, снег, зима кончались нежданно, каждый раз без предупреждения – и как отдергивали плотный морозный полог, а там… вместо холода, вьюги, тьмы… Огромная квартира, в которой всегда жарко.

Громадная кухня старого доходного дома, на плите что-то бурлит, шипит, пахнет. В великанской кастрюле кипятится белье, его тыкают короткой деревянной палкой. Вскипятят как следует, повесят сюда же, на звонкие натянутые через всю кухню лески, и будет сохнуть, высоко, дыша влагой и особым запахом кипяченого белья.

Все не так, как на «Ждановской», безалаберней, шире… вкусней. Здесь только две заповеди: накормить и согреть. Согреть и накормить. Ты не замерзла? Руки – ледышки! Дай потру пяточки. Это, конечно, бабушка. Дедушка был добро, бабушка – тепло.

Глазки что-то блестят, ты не заболела? Спать пора, подушку тебе взбила! Грелку налила, положила под одеяло, из окон дует! У-у! Бабушка изображает ветер. Спи сколько влезет. Каждое движение хмурой девочки, а я мало улыбалась в детстве, каждый мой безмолвный жест подхватывается и расшифровывается легко – я живу в жару, меня обнимают, ласкают, холят и спрашивают, чего я хочу еще.