– Ладно, хрен с ней. Забирай её, певец. Ставь «пузырь» – обмоем такое дело.

– Нет, сперва я тебе голову наголо обрею этим ножом, – сказал Боев, – потом пуговицы у штанов отпорю и твоего «петуха» на волю выпущу. А тебя кукарекать заставлю вон на той горе.

– Шуток не понимаешь, звезда экрана? Да?

В землю по рукоять нож вошёл легко. Боев наступил на него ногой и вогнал заподлицо.

– Вот и тебя сейчас так же, – сказал Боев. – Просто рас-топ-чу.

– В общем, по рукам, певец. Всё путём. Можешь считать, что договорились.

Петька ушёл с достоинством, будто у него рёбра не болели, а приворачивал он к хорошему знакомому для беседы и теперь пора было восвояси.

Спустя полчаса в селе у магазина он бахвалился, будто «маленько поучил певца». Слух мигом долетел до Марьи и она тотчас бегом кинулась к милому на выручку. Увидев Боева под капотом «форда», она ещё смеялась над хвастовством Петьки, говорила, что Ленский ей больше нравится. Доказывала, что Татьяна тоже по-своему любила и полковника, но уже в уголках её губ от дурного предчувствия залегли горестные морщинки, какие были у неё до встречи с Боевым.

10

Удар по Петьке унизил Боева. Купол счастья вокруг дома рассыпался. Обнажился в Боеве холодный одиночка. Внутренний городской голос сказал ему, что жизнь в деревне – временна, деньги скоро кончатся, надо спешно выпускать сингл[43] или альбом. Искать музыкантов, сколачивать новую группу Ожесточённое сердце Боева просилось в путь, в яростную жизнь города.

Подрегулировав зажигание и захлопнув капот, он предложил Марье проехаться. Она отказалась.

– Нет, Димочка, ты уж один покатайся, а я тем временем ужин сготовлю.

Чуть было чёрт не дёрнул его за язык и он не брякнул, что на такой машине Марье проехаться больше, может быть, случая не представится. Болезненная весёлость, как в первые дни пребывания в деревне, опять обуяла Боева. С кривой усмешкой на губах он промчался по пыльному просёлку до асфальтового большака и, вернувшись, уже не стал загонять машину под крышу.

Вошёл в дом и остановился у порога. Марья гляделась в зеркало.

– Сегодня зарплату дали за март. Я из твоих денег немного добавила и вот платье себе купила.

Она разглядывала вырез – не велик ли?

– Смелый вырез, – сказал Боев.

– Нет, не так.

– Решительный.

– Вряд ли.

– Откровенный.

– Это вообще далеко.

Весь вечер она, казалось, была озабочена подыскиванием определения этому вырезу на новом платье.

– Что с тобой? Где песни, где пляски? – спрашивал Боев.

– Не обращай внимания. Это полнолуние меня мучает. Крутит, вертит, с души воротит. Дня через три всё пройдёт.

«Ну и хорошо, – подумал он, – Все решается естественным путём. Полнолуние. Потом новый месяц народится, новая жизнь и у неё, и у меня».

Утром, когда Марья, по обыкновению их месячной совместной жизни, металась по дому, собирая завтрак, он с сожалением подумал, что таких утр у него может больше не быть. Попив кофе, распрощался с Марьей, как всегда, будто бы ненадолго, до вечера. А только она за порог – сорвал с проволок синтезатор, сунул в кабину.

Запер дом. Немного подумав, ключ повесил на известный только им с Марьей гвоздик под наличником. Сел и поехал.

Трава шуршала по бортам. Постукивали по бамперу уже затвердевшие головки татарника и пижмы. В боковом зеркале мелькнули напоследок крыши изб. За ручьём Поклонная сосна, свесив вершину, покачивалась от ветра. «Прощай!» – сказал ей Боев и, сжав зубы, прибавил скорости, всю душу отдал дороге.

11

Ранним утром в городе трещали косилки в аллеях и парках. Стригли газоны. Пахло сеном.

В этот туманный час бродили по тропинкам у реки только обречённые собачники, буксируемые псами, да рыбаки с раздвижными удилищами пытались вытащить ерша или камбалу.

Боев бежал вдоль этой славной реки в кроссовках, в просторном спортивном костюме и в бейсболке козырьком назад.

Прошла неделя с тех пор, как он загнал «форда» на платную стоянку, с удовольствием дал на чай охраннику и решил, что созрел для битв. После деревенской тишины и семейной жизни с Марьей он жаждал испытать уколы льстивой зависти, провокации соперников, весь напряг закулисной жизни музыкантов. Забылись изматывающие записи в студии, концерты до крови в мокроте…

После пробежки, облившись под душем, голый, с полотенцем на шее, как бы из засады стал подбираться к «верстаку», выпуская когти, как к жертве. Последовало движение, похожее на прыжок, и пальцы вонзились в клавиатуру. Боев принялся терзать, потрошить электронику, добираясь до сердцевины мелодии.

За годы общения с синтезатором он забыл, что такое «восьмушки» и «четверти», «лиги» и «флажолеты». Вместо линеек нотоносца мерцал перед ним экран дисплея.

Только что сработанная на клавишах партия виолончели сразу проигрывалась от кнопки, и он слушал, «в жилу» пошло или нет. Стирал. И писал другой вариант.

– Я ждал тебя, я плакал по ночам, – негромко напевал он в этом дешёвом гостиничном номере с совмещённым санузлом и встроенным шкафом для одежды, тесном настолько, что синтезатору нашлось место лишь на столе. – Ты снизошла как реквием былому!..

На протяжении этих нескольких слов песни должны были успеть сказать своё слово и бас, и клавесин, и гитара с виолончелью уже и следующая фраза наплывала:

– Безбожнику открыла двери в храм и свет зажгла божественный – слепому..

Неостановимо движущийся смысл подхватывали подпевки струнных. Что-то бубнил басок. И все остальные инструменты тоже прочувствованно высказывали своё:

– Теперь опять я плачу по ночам!..

Он переключал кнопки на пульте, возился со звуками, как театральный режиссер в мизансцене с живыми людьми, – уговаривал, негодовал, кричал, иногда грубо ругался. Синтетическое музыкальное время шло само по себе, отдельно от времени с маятниками и часовыми стрелками. Когда фонограмма «Ожидания» была сведена и Боев, развалясь на кресле, остался доволен прослушанным, – пробило четыре. А в пять у него была заказана студия.

Сунув диск в карман ветровки, он в белых широких брюкаах и в чёрных очках спустился на автостоянку и, дымя непрогретым мотором, ринулся пробивать «фордом» пиковые пробки на улицах.

В длинной очереди у светофора перед Троицким проспектом его узнали парни в соседней машине. Повысовывались из окон – плечистые, могучие и какие-то мелкоголовые оттого, что были наголо пострижены. Они кричали ему, как своему корешу:

– Бой, ты не пропадай, поал? Мы на концерт подвалим – в натуре.

– Поехали с «чёрными» разбираться, Димыч! Потом в кабак – до отпаду.