– Димыч, «я в Чечне отбыл и домой свалил…». Димыч, клёво, поал?

Видно было, как один из них спешно перезаряжал магнитофон в машине. На полную мощность грянула в салоне «Губа». Парни скалились, что-то поощрительное орали ему, по-детски восторгались фокусом раздвоения Боева – на магнитофонного, записанного, и живого – только руку протяни и потрогай. А Боеву было совестно за примитивную песенку, не хотелось следом за ней проваливаться в проклятое прошлое с ненавистной Галькой. Но никуда не деться – в капкане автомобильной пробки он вынужден был подыгрывать поклонникам в «мерседесе». Двигал плечом на сильную долю песни, одаривал зрителей фирменными ухмылками, как свой в доску.

Выдавленный наконец на проспект, как паста из тюбика, его «форд» промахнул до клуба единым духом, но всё равно опоздал на полчаса. Молодой «упёртый» оператор отказался продлить сеанс. И за укороченный срок надо было успеть «прогнать» все десять песен. Не медля, Боев спустил с темечка очки на нос, а вместо них напялил на голову громоздкие полушария наушников и сделал отмашку «упертому», сидевшему за толстым, непроницаемым для звука стеклом. В наушниках зазвучало вступление «Прощания». Зажмурившись, погрузившись в темноту своего космоса, Боев запел, почти касаясь микрофона. Попал в тон лишь на втором куплете. Сложил руки крестом, остановил звук и снова махнул: начинай! На этот раз он ошибся в интонации концовки. Опять пришлось гнать поновой.

С каждой песней собственная работа всё больше разочаровывала. Он продолжал озвучивание только потому, что было заплачено, а сам уже решил снять аппаратную ещё раз.

На этой шутливой песенке «Про Гальку» Боев заметил за стеклом рядом с оператором продюсера Полевого – высокого, сухого, немножко даже шелудивого, с ранней лысиной и остатками длинных волос. Лет десять назад они вместе начинали в «Крейсерах». Полевой неплохо «чесал» ритм, но лучше всего умел договариваться с администраторами. На записи первого диска «ДМБ» вёл финансовые дела. И вскоре решил, что ему нет смысла горбатиться на сцене, припухать в студиях, оставаясь в тени Боева, когда можно на нём делать деньги.

Время истекло, выключился свет в студии. Боев собирал с полу рассыпанные листки с текстами, когда вошёл Полевой.

– Привет, Димыч!

– Привет.

– Неплохо, конечно. Только вот зауми больше, чем надо. Избыток интеллекта так и прёт. Откуда это у тебя? Что-то раньше не замечал.

– От долгого общения с тобой.

– Ты хочешь стать камерным, элитным? У тебя деньги лишние?

– Просто старьё надоело.

– Не плюй в колодец, Димыч. Ну а если всё-таки хочешь рискнуть, приходи сегодня в «Пушку». У Есаула день рождения. В качестве презента поднеси ему что-нибудь из этого. – Полевой кивнул на листки в руках Боева. – Спой. Покажи. Посмотрим реакцию публики. Если «пробьёт» – я возьмусь. По старой дружбе. За символический процент. Подваливай. Оттянемся. Заодно расскажешь, где пропадал.

– О’кей! Сейчас за гитарой смотаюсь. К антракту подскочу.

12

От студии до гостиницы за сценической одеждой и обратно Боев ехал в летней метели из тополиного пуха, завиваемой потоками машин над городом. «Сирень облетела, шиповник зацвёл. Пылят и пылят тополя…» – твердил он только что пришедшие строки.

– Пароль – «Пылят тополя», – сказал он и охраннику ночного клуба.

Польщённый шуткой знаменитости молодой вохровец пропустил Боева.

Немного попетляв по служебным лестницам, Боев добрался до грязных мрачноватых кулис. Глухо и мощно гремело в зале. Сквозь щели в черновом рабочем занавесе сиял свет рампы и прокачивался бутафорский дым. Фабрика песен под названием «Есаул» работала на полную мощь, так что пол дрожал.

Одновременно с Боевым с другой стороны сцены за задник стал выходить хор пограничников. Солдаты выстроились и, когда перед ними взлетел занавес, грянули славянский марш.

В ту же минуту за кулисами появились музыканты Есаула и сам потный, измученный Купцов – в казачьей папахе и бурке, с глазами, полными ужаса от усталости. Как подкошенный, он повалился на потёртый диван, полежал с закрытыми глазами, потом поманил Боева и шёпотом, будто перед смертью, заговорил:

– Выручай, Димыч. У меня температура под сорок. После хора поработай минут десять. До антракта дотяни, Димыч.

Боев согласился и в один миг сделался таким же беспощадным и бессердечным, как перед побитием деревенского забияки. Сам Бог велел ему петь, собрав в зале всю попсовую прессу города и множество телекамер.

Только он успел переодеться в дальнем глухом углу кулис, в завале из сломанных стульев, как послышался грохот сотен армейских ботинок. Хор дисциплинированно ушёл к своим автобусам. А под огонь аплодисментов, на расстрел, на затоптанную, истёртую сцену выскочил Боев – в жилете-выкладке на голом теле. В камуфлированных брюках и спецназовских ботинках.

Опять он словно выпал из времени, из жизни. Чувствовал, что как бы надувал шар невиданных размеров, находясь в его центре. За десять минут надо было распространить свою душу как можно шире.

Двум первым песням – «Молитве» и «Ожиданию» – хлопали из вежливости, слишком разнились они с разлитым по залу настроением «Есаула», отторгались. Но уже к середине «Марьи» Боев почувствовал, что его голос достигает самых дальних уголков зала, прорывается на балкон и в фойе к грубоватым тёткам-дежурным, на Троицкий, и дальше.

Допевая рефрен, он уже был уверен, что завтра эту «Марью» запоют в ресторанах. Стараясь не запутаться ногами в корневищах проводов и кабелей, раскинутых по сцене, не сшибить частокол микрофонных стоек, он пятился, кланялся, стуча гитарой по доскам пола. На выходе со сцены расцеловался с Купцовым и, схватив с дивана гитарный чехол, спустился по служебной лестнице на улицу.

Полевой догнал его.

– Ты куда так рванул, Димыч? Надо обмыть такое дело. Постой. Скажи хотя бы, счёт на твоё имя открывать, или опять будет подстава?

– Сделай пока временное поручительство, – говорил Боев, засовывая гитару на заднее сиденье своего «форда». – Сейчас смотаюсь в одно место и потом тебе фамилию сообщу.

– Опять баба! Слушай, Бой! Только бледнолицые дважды наступают на грабли.

Уже с переднего сиденья, проворачивая ключ зажигания и выжимая газ, Боев сказал:

– Завтра начнём ритм-секцию писать. Арендуй студию на сутки.

Стартующая машина уже вжимала его в сиденье, а левое колесо ловило осевую линию, захватывало пространство между встречными потоками…

13

Длился и длился дивный тропический вечер. Гудел, рокотал горячий ветер за окном машины. За городом тоже было парно и непрозрачно. Казалось, весь тополиный пух земли, весь одуванчиковый цвет свалило здесь в громадную кучу, и солнце продавливало вершину этого хребта, прожигало.