– Я только хочу загладить то, что сделала.

– Скорее всего вы не сможете этого сделать. Разве только вамудастся убедить Гэбриэла в том, что поражение на выборах для него большаяудача, так как даст ему свободу для более интересных перспектив.

– О-о! – Милли испугалась. – Я не думаю, что смогу этосделать!

Я тоже так не думал. Это было бы под силу лишь находчивой инеразборчивой в средствах женщине. Да еще Терезе, если бы Гэбриэл ей нравился,она тоже могла бы справиться с этой задачей. Она, по-моему, всегда воспринималажизнь как непрекращающуюся борьбу.

Для Милли Барт жизнь, безусловно, была чередой романтичныхпоражений. Но, быть может, Джону Гэбриэлу нравится подбирать трогательныеобломки крушения и пытаться их склеить. Мне самому это когда-то нравилось.

– Вы его очень любите, не так ли? – спросил я.

Карие глаза Милли налились слезами.

– О да!.. Да! Он... Я никогда не встречала никого похожегона майора Гэбриэла.

И я тоже. Но меня, разумеется, это не трогало так, как МиллиБарт.

– Я бы все для него сделала, капитан Норрис! Правда, все-всебы сделала!

– Если вы его так любите, – это само по себе уже многозначит. Оставьте все как есть!

Кто это сказал: «Любите их и оставьте в покое». Какой-нибудьпсихолог, который давал совет матерям? Мудрость эта применима не только кдетям. Однако в состоянии ли мы оставить кого-нибудь в покое? Возможно, лишьнаших врагов, да и то с трудом.

Я оторвался от бесплодных размышлений и распорядился, чтобыподали чай.

За чашкой чаю я намеренно повел разговор о кинофильмах,которые смотрел в прошлом году. Милли любила ходить в кино.

Она ввела меня в курс последних киношедевров. Мы славнопровели время. Я получил большое удовольствие, и мне было жаль, когда Миллиушла.

С отдаленных избирательных участков стали появляться «боевыеотряды». Настроения варьировали от оптимизма до отчаяния. Только Роберт пришелдомой бодрый и веселый: в заброшенном карьере он нашел поваленный бук, точнотакой, какого жаждала его душа художника. К тому же он вкусно поел в пабе.Деревья и еда – две основные темы разговоров Роберта. Кстати сказать, нехудшие!

На следующий день поздно вечером Тереза вошла в мою комнату и,устало отбросив прядь темных волос со лба, сказала:

– Он прошел!

– С каким преимуществом?

– Двести четырнадцать голосов.

Я присвистнул.

– Только-только!

– Да. Карслейк считает, что, не будь всей этой истории сМилли Барт, перевес был бы не меньше тысячи.

– Карслейк не понимает, о чем говорит.

– Невероятный успех левых по всей стране. Почти вездепобедили лейбористы. Победа консерваторов в Сент-Лу – одна из немногих.

– Гэбриэл был прав, – сказал я. – Ты помнишь, он этопредсказывал.

– Да, помню. Поразительное предвидение!

– Ну что же, сегодня маленькая Милли Барт может наконецзаснуть спокойно. Все-таки она не испортила все дело. Какое это для нее облегчение!

– Неужели?

– Какая же ты все-таки язва, Тереза! Малышка преданаГэбриэлу.

– Да, это так. Вообще они подходят друг другу. По-моему, онбыл бы с ней вполне счастлив. Если, конечно, хочет быть счастливым. Есть люди,которые не хотят.

– Я никогда не замечал за Гэбриэлом аскетизма. Его мысли неидут дальше собственного благополучия и того, чтобы урвать от жизни как можнобольше. Он сам это мне говорил. Думаю, он так и сделает. Гэбриэл отмеченпечатью успеха. Самого большого. Что же касается Милли, то ей, похоже, сужденароль жертвы. Ты, наверное, начнешь уверять меня, что ей это нравится.

– Нет. Конечно нет. Просто, чтобы сказать себе: «Я свалялдурака!» посмеяться над собой и идти дальше, нужно иметь по-настоящему сильныйхарактер. Слабому же надо за что-нибудь ухватиться. Ему нужно видеть своиошибки не просто как промахи, с которыми необходимо справиться, а как роковуюошибку, трагическую вину. Я не верю в зло. Все беды в мире происходят от людейслабохарактерных, обычно совершающих поступки с благими намерениями иокруженных невероятно романтичным ореолом. Я их боюсь Такие люди опасны. Онисловно покинутые командой корабли, дрейфующие во мраке, угрожающие роковымстолкновением другим, вполне управляемым судам.

Я не видел Гэбриэла до следующего дня. Когда он пришел, я струдом узнал его – настолько он был не похож на себя: осунувшийся, почтиначисто лишенный присущей ему энергии и живости.

– Послевыборное похмелье? – спросил я.

Гэбриэл застонал.

– Вот именно! Какая тошнотворная штука успех! Где у вассамый хороший херес?

Я сказал, где стоит спиртное, и он налил себе бокал.

– Не думаю, что мистер Уилбрэхем сейчас ликует, – заметил я.

– Пожалуй, – Гэбриэл слабо усмехнулся. – К тому же,по-моему, бедняга Уилбрэхем и себя самого, и политику воспринимает всерьез. Нето чтобы чересчур, но все-таки достаточно серьезно. Жаль, что он такой слабак.

– Надо думать, вы сказали друг другу все, что положено втаких случаях: о честной борьбе, непредвзятости и обо всем прочем.

Гэбриэл снова усмехнулся.

– О да! Мы исполнили весь положенный ритуал. Карслейкпроследил за этим. Ну и осел! Свою работу знает превосходно, а ума ни капли!

– За успех вашей карьеры? – Я поднял свой бокал. – Этоначало.

– Да, начало, – подтвердил Гэбриэл без всякого энтузиазма.

– Похоже, вас это не очень радует?

– Это, как вы выражаетесь, послевыборное похмелье.

Жизнь всегда становится скучной, после того как свалишь сног парня. Однако впереди еще предстоит немало сражений. Вот вы увидите, как ябуду создавать общественное мнение!

– Лейбористы получили изрядное большинство.

– Я знаю. Это великолепно!

– Ну и ну, Гэбриэл! Странные речи для нашего нового членапарламента от партии тори!

– Наплевать на консерваторов! Главное, у меня теперь естьшанс! Кто в наше время может снова поставить партию на ноги? Уинстон[22],конечно, испытанный, великолепный боец в военное время (особенно в ситуации,когда весь народ выступал против войны), но он слишком стар, чтобы так жеэнергично справиться с проблемами мирного времени. Мир – сложная штука.Иден[23] – приятный сладкоречивый английский джентльмен...