– Соскучился…

Девушка зажмурилась, втянула носом знакомый запах:

– С чего бы это, пару часов не виделись… – обняв его в ответ, прижалась. – Я думала, ты дома у Громова…

– Да прям, чего мне там делать, если ты здесь.

– Я еще ничего не узнала, Карину не видела. Мне даже поделиться нечем.

Широкая ладонь скользнула по позвоночнику вверх, зарылась в волосах на затылке. Потрескавшиеся губы оставляли россыпь нетерпеливых поцелуев на щеках, шее.

– Ма-акс, – задохнулась от нежности, зажмурилась, растворяясь в острых ласках с примесью опасности, припорошенных хмельным запахом апрельского леса и сосновых, свежеструганных досок. Обвила крепкую талию руками, сцепила пальцы в замок за мужской спиной, чувствуя, как подкашиваются колени. Простонала: – Увидят же…

Он целовал, словно не слыша ее и невнятные, слабые попытки высвободиться, пеленал, будто младенца – не вырваться, не прервать дурманящую связь, от которой полыхало в груди и кружилась голова. Аделия улыбалась, прижимая его к себе, затаив дыхание принимая обжигающе-сладкую истому. До последней капли кислорода в крови. До боли под ребрами. До полыхающих искр из глаз.

– Я как услышал твое «прикинуться дурочкой», сразу начал фантазировать, – тихо засмеялся Макс, переводя дыхание и тяжело опускаясь на тощую подушку рядом с Аделией.

– Балда, – она легонько стукнула его по руке, привстала на локте и прикусила нос – Макс как раз наклонился к ней за новым поцелуем.

– Давай, агент 007, докладывай, чего узнала… – он мечтательно прижал ее спиной к себе, засопел у виска.

– Да ничего я не узнала, говорю же!

Макс прикусил мочку ее уха, прошептал:

– Тш… Ты чего вопишь, будто к тебе маньяк ворвался…

Он говорил тихо, от бархатистого голоса сводило колени, по плечам растекалась нега. Аделия высвободилась, перевернулась на живот:

– Вот кстати, ты как меня нашел?

Макс лег на спину, завел руки за голову:

– Да чего тут искать… Я в пролеске припарковался, датчики все настроил… Мониторинг с Громовым отладил, пока не стемнело совсем, потихоньку двинул к скиту. Тут пять домиков за периметром, все пять как на ладони, в линеечку выстроены. Занял позицию в кустах напротив. Постоял, понаблюдал. Смотрю, мой агент 007 в лифчике щеголяет в окошке, свет не выключив…

В темноте было не видно. Покраснела ли Аделия, но он точно знал, что покраснела. Поэтому ловко перевела разговор на другое:

– А вдруг кто видел тебя или следы заметит?

– Да никто не заметит, земля подсохла за день. – Он резко повернулся, приподнялся на локте. – Ну, давай, рассказывай. Что Ефросинья? Твои первые впечатления? Как думаешь Карину на разговор вывести?

Аделия прикусила губу:

– Не знаю пока. Когда ты пришел, как раз обдумывала это. Народ тут мрачный. Неразговорчивый. И Ефросинью боятся все.

– Прям боятся?

– Мне кажется, да, – девушка вспомнила, с каким лицом с ней говорила веснушчатая Млада. – Ты знаешь. Они как замороженные там. И Ефросинья о странном говорит. О послушании, о грехе, о строгости, в которой душа должна содержаться. Предупредила, чтоб послушниц в соблазн не водила, мол, выгонит. И еще про учение немного рассказала – про то что, подобное лечится подобным…

Макс изогнул бровь:

– Подставь вторую щеку?[9]

– Нет, немного не о том. Что боль лечится такой же болью. По принципу наполнения стакана. Знаешь, если в него налита половина, это ощущается, но если он заполнен до краев, то уже не имеет значения, сколько вылилось через край. Есть такая теория…Так и называется теорией стакана воды… Если представить, что проблема человека – это стакан воды, а вода в нем – понимание человеком своей проблемы, осознание, то все свободное пространство занимается эмоциями. Чем больше свободного пространства, тем больше эмоций и сильнее эмоциональные качели. Ефросинья заполняет этот стакан водой до краев, дает захлебнуться в собственной боли, чтобы перестать ее ощущать…

– Жесть, – Макс нахмурился. В темноте обострилось зрение, и тонкого лунного лучика, пробивавшегося через щель между занавесками, было достаточно, чтобы видеть, как возбуждена Аделия, как блестят ее глаза. «Стать аналитиком – моя недетская мечта», – вспомнилось и сразу защемило под ложечкой от предчувствия. А девушка все говорила.

– Почему жесть? Это метод…

– Но я как представлю, как можно захлебнуться в своей проблеме, если она – не сломанный ноготь, а насилие, например.

Аделия подняла вверх указательный палец:

– Во-от. И я о том. Метод есть, но его реализация – на грани допустимого. Этот метод активно критикуется в научных кругах. Дело в том, что это должно осуществлять психотерапевтом, это тонкая настройка человека через осознанность. Ефросинья соответствующего образования не имеет и действует не через осознание и проговаривание проблемы. Они, видишь, даже практикует молчание как обет. Она действует через физическое погружение в боль. И тут ты прав – это жесть. Потому что жертву насилия заставляют снова и снова его переживать, при этом отрекаясь от основы основ – идентификации собственного «я».

– Это как? – не понял Макс.

– Ефросинья им всем дает имена здесь…

– Вроде кличек?

– Нет, нормальные имена, но чужие. Типа, для того, чтобы абстрагироваться от греха, начать жизнь заново… И это очень странно. Знаешь к чему это приводит?

– К чему? – Макс смотрел на Аделию во все глаза, отчетливо понимая, что такой он ее еще никогда не видел. Она горела.

– К потере самоидентификации, конечно! По крайней мере для части послушниц. Это верный путь получить более глубокое психологическое расстройство, если не психопатологию вроде шизофрении или синдром диссоциативного расстройства идентичности. – Она перевела взгляд на капитана. – Понимаешь, о чем я?

Макс признался:

– Не очень.

– Люди без прошлого, будущего, со сломленной психикой и порванными социальными связями. Макс, она делает из них зомби… Внушаемых созданий, в голову которых можно вложить любую идею. Совершить преступление, самоубийство, убить кого-то… Ясно, что это только мое предположение. И в ее действиях может не оказаться ничего, кроме неумелого использования методик… Но это все настолько страшно, что я не знаю, как подступиться… Это сотни экспертиз, исследования пострадавших послушниц. А они себя наверняка пострадавшими не чувствуют. Это длительные наблюдения за потерпевшими, анализы…

Макс понял сказанное иначе:

– Погоди-погоди, Адель… Мне нужно время, чтобы связаться с Громовым и отследить возможный криминальный след.