На самом деле меня удивило не отсутствие роскоши. Его мансарда со скрипучими полами в Париже или особняк в Барселоне также являли взору спартанские интерьеры. Но здесь недоставало истории, всегда столь важной для Женса. Я помнила, как он презирал людей, равнодушных к истории. И говаривал, что единственный смысл существования – в прошлом. Он занимался коллекционированием: огромные полотна с морскими пейзажами, мебель с роскошной обивкой, грандиозные книжные шкафы, ароматы средств по уходу за древесиной. Он очень гордился своими каталонскими и итальянскими корнями, а также династией именитых медиков, венцом которой стал его отец, хирург Рикар Женс. Он старался подражать предкам в их привычках, жестах, словно хотел показать воображаемой публике, что существовал еще до собственного рождения. «Чтить прошлое – обеспечивать будущее», – обычно говорил он, цитируя своего отца.

Но, судя по этой квартире, не было в мире ничего более необеспеченного, чем будущее Женса.

Обезличенность этого мирка пугала. Это как застать молодого парня за обедом в столовой дома престарелых. Меня это навело на мысль, что Женс согласился на это в обмен на нечто другое: деньги, быть может, или анонимность, или что-то еще. Я начала нервничать.

– Этот дом – настоящий муравейник пенсионеров среднего достатка, – пояснил он, пока искал какое-нибудь место (или особое место) для только что снятых шляпы и жакета. – Мы, можно сказать, в общем ладим, но я уже бросил ходить на ежемесячные собрания, поскольку некая шестидесятилетняя молодка положила на меня глаз. Избежать этого она не может – таков ее псином, хе-хе. Не нравятся мне соседи, – вынес он свой вердикт, в чем совершенно не было нужды, поскольку я уже по пути, на лестнице, заметила, как он поглядывает на соседские двери – как на норы опасных хищников. – Присаживайся, пожалуйста. Что будешь пить? Могу кофе сварить, а может, Аннушка уже сварила и оставила… Есть и вино. Среди моих знакомых – владелец винодельни, и на каждое Рождество он присылает ящик вина. О, да не беспокойся ты из-за этой грязи…

Я и вправду смотрела на свои испачканные сапоги, но мне подумалось, что этой фразой Женс стремился замаскировать специфичный взгляд, которым он меня оглядывал, особенно мое желтое трико с прозрачными боками. Я осталась стоять, повесила пальто на спинку стула и попросила стакан воды. Возникшая пауза позволила мне завершить осмотр. Судя по всему, это была двухкомнатная квартира: гостиная, кухня и спальня, не считая ванной комнаты в дальнем конце крестообразной прихожей. Гостиная – светлая, в обстановке преобладают металл и пластик, и ни следа прежних сокровищ. Взгляд в первую очередь притягивают книжные полки, забитые битком, стол со встроенным монитором и репродукция чандосовского портрета Шекспира (единственное, что осталось от прежних времен) на маленьком свободном от полок кусочке стены. На столе апельсиновые корки на тарелочке, рядом грязный стакан из-под кофе с молоком. И запах как в склепе – так пахнет убежище беглеца.

Женс вернулся, шаркая серыми домашними шлепанцами, фиолетовый шейный платок вкупе с зеленым джемпером, бирюзовыми брюками и белоснежными волосами делал его похожим на экстравагантного актера. Очки он снял, явив миру бледно-голубые глаза. Взяв из его рук стакан с водой, я заглянула в них и обнаружила отблеск столь характерной для Женса силы. Но она тут же была потушена нахлынувшей старостью. Он извинился, будто о чем-то забыл, подошел к столу и повертел рукой перед монитором. Понятно – медицинский осмотр онлайн. Обратила внимание на подмигивание медицинского браслета на костлявом левом запястье.

– Давление у меня скачет, – пояснил он, разглядывая на мониторе показатели, сопровождаемые прерывистым пиканьем, – и то обстоятельство, что сегодня в меня чуть было не всадили пулю, никак не могло послужить его выравниванию… А еще я держу под контролем пульс и сердечный ритм… По-видимому, мне все же хочется жить и быть здоровым как можно дольше, иначе никак не объяснить, какого черта я так дергаюсь по поводу этой ерунды…

Я сделала пару глотков и вдруг подумала, что драма Женса волнует меня куда меньше, чем моя собственная. И что моя, во всяком случае, требует более срочного вмешательства.

– Чего вы хотите от меня, Женс? – выдала я с ходу. – Скажите же, наконец.

– Чего я от тебя хочу? А чего я вообще могу хотеть? – Его глаза скользнули по моему телу, с головы до ног, а потом вновь устремились к монитору. – Наслаждения, конечно. Этого мы все хотим, без исключения, причем каждую секунду. Даже когда стремимся к страданию, единственное, чего мы жаждем, – это наслаждение. Да ты и сама знаешь.

Я стиснула кулаки. Воспоминания об унизительных упражнениях в поместье и за его пределами стали взрываться у меня в голове, стоило ему об этом заговорить. Я продолжала смотреть на него сквозь свои темные очки.

– Это не ответ.

– Но это единственное, что я могу предложить тебе в качестве ответа. – Взмахом руки он погасил монитор. – Ты, как всегда, ищешь такого ответа, который сможешь понять. Ученица перед преподавателем… Сколько сил я потратил, чтобы излечить тебя от этой мании! Знаешь, чего я хочу? Хочу видеть сны. Не спать, заметь… Сплю я как младенец, причем без снотворного. Но ночи мои абсолютно черны, как будто кинолента моего подсознания уже закончилась и никакого второго запуска не предвидится. Я делаю исключительно то, что хочу делать. По моим ощущениям, даже сердце мое бьется только потому, что я прилагаю к этому усилия. Я соскучился по бессознательным действиям.

– Станьте наживкой, – сказала я.

– Очень остроумно… – Он опять хрипло хохотнул, кокетливо приглаживая все еще густую белоснежную шевелюру. – Я не пытаюсь вызвать у тебя сочувствие, дорогая, я всего лишь отвечаю на твой вопрос…

– Вам не удалось ни то ни другое…

Он сделал паузу и неожиданно показал рукой на окно:

– Хочу море. Еще одна вещь, которую я хочу. Я по нему скучаю. В Барселоне мне нравились даже пасмурные дни – там море. А здесь, в Мадриде, слишком много пыли. Скверное место, чтобы ждать. А я только и делаю, что жду, впрочем, как и все. Надоело малость, но кто же может вот так запросто покинуть этот зал ожидания?

Я даже не попыталась расшифровать эти слова. Не понимать его я уже привыкла. Женс жил именно для того, чтобы оставаться загадкой. Понимание для него равнялось разрушению.

– В конце концов, – прибавил он, – я не хочу даже твоей любви. Я не твой отец.

– И правильно делаете, – прошептала я.

– Я хочу всего лишь показать тебе собственную вульгарность. Вернее, мою кажущуюся вульгарность. Если бы ты была непривлекательна, то, даже будучи наживкой… Но посмотри на себя: двадцать пять лет – и такая красивая… Ты слегка поправилась, что очень тебе идет. И то, как ты выглядишь, – это… умопомрачительно… Когда мы сюда шли, на тебя ведь оборачивались на улице, моя дорогая…

Говоря, он вцепился в спинку стула, как будто, чтобы оставаться на ногах, ему была нужна опора. Он вдруг показался таким старым, что его комплименты приобретали и вправду некое патерналистское звучание.