Огни Нового Орлеана удалялись, тускнели, и скоро позадиосталось только бледное свечение на фоне мерцающих облаков. Я устал отвоспоминаний, но все же стоял и смотрел на огни, пока они не скрылись загоризонтом, потому что знал, что, может быть, никогда уже сюда не вернусь. Былопочти утро, когда мимо проплывал пирс усадьбы Френьеров и Пон-дю-Лак, и я ужемог различить зеленую стену тополей и кипарисов, вырастающую из темноты вдольберега. Далее оставаться на палубе становилось опасно.

Я повернул ключ в замке каюты и почувствовал страшноеопустошение. Ни разу за долгие годы жизни в нашей веселой семейке мне не былотак безысходно страшно, и этому страху не было конца. Я забывался только насчитанные минуты, когда разум и тело уже не могли выносить жуткого напряжения ислабость пересиливала страх; но легче не становилось. Лестат был сейчас замного миль от нас, но его воскресение пробудило во мне прежний тайный ужас.Клодия сказала:

«Мы в безопасности, Луи, все хорошо».

И я в ответ шепнул: «Да».

Но видел перед собой Лестата, эти выпученные глаза, этопокрытое рубцами тело. Как смог он вернуться, как ему удалось победить смерть?Разве можно воскреснуть из этих ссохшихся останков? Каков бы ни был ответ, чтоон означал не только для него, но и для Клодии, и для меня? Мы были вбезопасности от него, но были ли мы в безопасности от самих себя?

На корабле стали происходить непонятные вещи. Людиудивлялись: живых крыс не было, только их трупы, высушенные и невесомые, будтопролежавшие уже несколько дней. И началась странная лихорадка. Человекчувствовал боль и слабость в горле, непонятные пятнышки появлялись то тут, тотам, а иногда пятен не было вообще, просто открывались старые раны и начиналиболеть. Человек засыпал и не просыпался. Пока мы пересекали Атлантику,несколько трупов похоронили в море. Я избегал общества, якобы опасаясьлихорадки; не хотелось сидеть в курительной комнате, слушать истории из жизни идосужие человеческие разговоры. «Ел» я тоже в одиночестве. Клодия, наоборот, любиларанними вечерами смотреть, как люди прогуливаются по палубе, а потом тихоговорила мне: «Думаю, вон та будет следующей жертвой…»

Я откладывал книгу и смотрел в иллюминатор, море нежноукачивало меня, звезды сияли так ярко и так близко, как никогда не бывает наземле; они как будто касались волн. Я сидел в темной каюте один, и мнеказалось, что небо опускается, чтобы соединиться с водой, что небеса и землявот-вот сойдутся воедино, закроется страшная пропасть, и откроется великаятайна, и хаос сменится гармонией. Но кто же явит миру это откровение? Бог? Илисатана? Я вдруг подумал, какой покой обрету, когда узнаю дьявола, увижу еголицо; пусть это будет страшная встреча, но я наконец узнаю, что всецелопринадлежу ему, кончится мучительное неведение, и я перешагну грань, котораянавсегда отделила меня от человеческого естества.

Мне казалось, что корабль движется навстречу этой тайне. Насобнимал бескрайний простор, и не было ему конца, и сердце замирало от красоты ивеличия мира. И вдруг я понял, что «обрести покой» – это совсем не то;наоборот, это ужасно. Разве можно найти покой в вечном проклятии? И что такоемои мучения по сравнению с адским неугасимым пламенем? Тихое колыхание волн подвечными звездами и сами звезды – что общего у них с дьяволом? И образы,памятные с детства, всегда неподвижные в безумном водовороте смертной жизни:ангел смотрит в лицо Господа, и строгий Лик Божий – вот где вечныйпокой, – и мирная гладь морская – только прикосновение к нему.

Но даже в эти мгновения, когда корабль спал и спал весь мир,небеса и преисподняя казались мне только выдумкой, плодом человеческоговоображения. Узнать, существуют ли они на самом деле, поверить, все равно вочто – в рай или ад, – только это, наверное, могло успокоить меня.

Клодия, как и Лестат, всегда любила, чтоб было светло. Онапроснулась и зажгла все лампы. У одной пассажирки она позаимствовала прелестнуюколоду карт в стиле Марии-Антуанетты: на ярко-малиновом фоне рубашек расцветализолотые лилии. Она раскладывала пасьянс и все время спрашивала меня проЛестата, как он мог выжить, и я поневоле стал отвечать. Она уже оправилась отпотрясения. Если и помнила, как кричала в огне, то сейчас не хотела думать обэтом; а слезы, которые она проливала у меня на руках, казалось, совсемстерлись из ее памяти. Она стала прежней – решительной, хладнокровной. Испокойной. Ничего не боялась и ни о чем не жалела.

«Надо было сжечь его, – сказала она. – Мы, какдураки, поверили, что он умер».

«Но как он сумел выжить? – спросил я. – Ты жевидела эти останки».

Я действительно ничего не понимал и с радостью бы забыл всеэто, но ничего не получалось. Клодия размышляла вслух:

«Предположим, он перестал бороться, но был еще жив;заключенный в беспомощный труп, но в полном сознании…»

«В полном сознании!» – прошептал я.

«Представь, он оказался в болоте и услышал, что мы уезжаем,и нашел в себе силы двигаться. Темнота вокруг кишела живыми существами. Однаждыя видела, как он поймал в саду маленькую ящерицу, оторвал ей голову и смотрел,как она умирает. Воля к жизни в нем безгранична. Его руки всегда цепко хваталивсе, что движется».

«Воля к жизни? – сказал я. – Думаю, дело не вэтом…»

«Он напился крови, набрался сил, дополз до дороги и нашелеще кого-то. Быть может, припав к земле, он подстерег проезжающий экипаж, аможет, полз, собирая кровь повсюду, где только можно, пока не добрался долачуги иммигрантов или до какой-нибудь усадьбы. Представляю себе, как онвыглядел! – Она прищурилась и посмотрела на лампу под потолком. Голос еебыл приглушен и ничего не выражал. – Что он сделал потом? Мне этосовершенно ясно. До рассвета он бы не успел вернуться в Новый Орлеан и, скореевсего, пошел на кладбище в Олд-Байю. Благотворительная больница каждый деньдоставляет туда гробы. Я прямо вижу, как он раскапывает свежую могилу, вываливаетв грязь труп из гроба и прячется в нем. До следующей ночи его никто непотревожит. Да… так оно и было, я уверена».

Я долго думал и согласился, что, наверное, она права. Клодиявыложила на стол еще одну карту, посмотрела на круглое лицо седовласого короляи задумчиво добавила:

«На его месте я поступила бы именно так. Почему ты таксмотришь?» – Она собрала карты; маленькие пальцы старались аккуратно сложитьколоду; потом она перетасовала их.

«Ты уверена, что, если бы мы сожгли его, он бы умер?»

«Конечно, уверена: если нечему воскресать, то ничего и невоскреснет. К чему ты клонишь?» – Она сдала карты себе и мне на небольшомдубовом столике, но я к ним не притронулся.

«Не знаю… – прошептал я. – Наверное, не былоникакой воли к жизни… В этом нет нужды».

Клодия спокойно смотрела на меня, и я не мог догадаться, очем она думает, поняла ли она, о чем я говорю.