«Наверное, он просто не мог умереть… А что, если он и мы… иправда бессмертны?»

Она смотрела на меня и молчала.

«Сознание в этом ужасном теле… – я отвел глаза. –Если так, то почему бы сознанию не присутствовать в чем угодно: в огне,солнечном свете… Какая разница?»

«Луи, ты просто боишься, – мягко сказал Клодия, –и не хочешь побороть страх. Ты не понимаешь: страх опасен. Мы узнаем ответ. Мынайдем тех, кто владеет этими знаниями издревле, с тех пор как вампирыпоявились на земле. Это наше право, право первородства, а Лестат лишил нас егои поэтому заслужил смерть».

«Но он не умер…» – сказал я.

«Он мертв, – ответила она. – Никто не мог выйти изэтого дома, кругом были люди, так что он погиб, как и этот припадочный эстет,его друг. Сознание… Разве это важно?»

Она собрала карты и отложила их, жестом попросила меняподать со столика возле койки ее книги. С ними она не расставалась. Это былиразные сведения о вампирах, она штудировала их, как учебники. Там не было нианглийских романов ужасов, ни рассказов Эдгара По, никакой фантастики, толькосухие отчеты о появлении вампиров в Восточной Европе. Она молилась на своикниги, как на Библию; вычитала, что в этих странах останки вампиров сжигали, носперва отрубали голову и втыкали в сердце кол. Она читала их и перечитывала;пока мы пересекали Атлантику, она выучила почти наизусть запискипутешественников, ученых и миссионеров. И составила план нашего путешествия посуше, без бумаги и карандаша – все держала в голове. Мы не будем заезжать вблистательные европейские страны, мы сойдем на побережье Черного моря, в Варне,углубимся в Карпаты и там, среди глухих деревушек, начнем свои поиски.

Не о том мечтал я. Мне хотелось повидать другой мир, обрестидругие знания, и Клодия пока не могла меня понять. Я так давно хотел увидетьЕвропу, ее древние страны, великие города; но Клодия настояла на своем. Корабльпрошел Гибралтарский пролив, и мы уже плыли по Средиземному морю.

Я ждал встречи с его голубыми волнами, но это было ночноеморе, и я напрасно мучился, пытаясь вспомнить, каким оно было в годы моегодетства. Средиземное море стало для меня черным навсегда. В короткие холодныепредрассветные часы, когда даже Клодия засыпала, утомленная чтением и голодом,потому что из осторожности мы почти всегда голодали, я опускал к самой водефонарь, но ничего не мог разглядеть, кроме черных волн, и только отраженный лучглядел на меня из глубин немигающим глазом, как будто хотел сказать: «Луи, лишьчерная тьма – твой удел. Это не твое море. Прекрасные сказания человечества, ихвечные ценности – это все не для тебя».

И с тоской я думал о встрече с вампирами Старого Света, стакой горечью, что воздух, казалось, терял свою свежесть. Какую тайну, какуюистину могут нам открыть эти ночные чудовища? Зачем нам эти страшные знания,зачем вообще их искать? О чем может поведать один проклятый другому?

Я так и не сошел на берег в Пирее, но в мыслях бродил поАкрополю, глядел на луну над развалинами Парфенона, измеряя собственноеничтожество величием его колонн; гулял по улицам, которыми ходили греки,погибшие при Марафоне, слушал шелест древних олив. То были памятникибессмертным, а не живым мертвецам. Эти тайны выдержали проверку временем, и ятолько начинал постигать их. Но я все равно возвращался к цели наших поисков,снова и снова спрашивал себя, стоит ли нам открыто задавать вопросы, ведь этоогромный риск: ответ может быть непредсказуем, страшен, трагичен. Мне ли этогоне знать? Я присутствовал при смерти собственного тела, видел, как всечеловеческое во мне увядает и умирает, чтобы снова связать меня неразрывнойцепью с миром, в котором я – изгнанник, мертвый призрак с живым сердцем.

Я вспомнил зимнюю ночь в Новом Орлеане, когда бродил покладбищу Сент-Луи и вдруг увидел сестру. Она состарилась, сгорбилась; она неслабукет белых роз, бережно завернутый в пергамент, и, склонив седую голову,медленно брела сквозь зловещую тьму к могиле своего брата Луи. Рядом лежал инаш младший брат.

Она шла проведать того Луи, который сгорел в Пон-дю-Лак иоставил огромное наследство своему неизвестному крестнику и тезке. Она принеслабрату Луи белые розы, словно я умер только вчера и не прошло полвека, словноее, как и меня, все еще мучили воспоминания. Глубокая печаль заострила черты еепрекрасного лица, согнула ее хрупкие плечи. И я ничего не мог сделать. Не могкоснуться ее серебристых волос, прошептать, как люблю ее. Я не хотел, чтобы еегоре сменилось смертельным ужасом. И оставил ее наедине с печалью, оставилнавсегда.

Я слишком много и долго мечтал, но я был узником этогокорабля и этого тела, которое зависит от каждого восхода солнца, как никакоедругое. Мое сердце стремилось в горы Восточной Европы в надежде найти ответы навопросы: почему Бог допускает такие страдания? Почему Бог позволил им начатьсяи как можно положить им конец? Пока я не узнаю ответы, у меня не хватитмужества покончить с этим. И наконец Средиземное море сменилось Черным.

Вампир вздохнул. Юноша сидел, подперев щеку ладонью, егоглаза покраснели от усталости, но он ждал продолжения.

– Вы думаете, я с вами играю? – спросил Луи, намгновение нахмурив брови.

– Нет, – поспешно ответил юноша. – И я небуду ничего спрашивать. Вы сами расскажете, когда захотите.

Вдруг из глубины дома донесся приглушенный шум, – этобыл старый дом в викторианском стиле, – кто-то тяжело ступал по дряхлымполовицам. Впервые посторонний звук вмешался в разговор, юноша посмотрел надверь, удивленно огляделся, словно только что вспомнил, где находится. Вампирне шевельнулся. Он смотрел в пустоту; в мыслях он был далеко отсюда.

– Та деревня… Я уже не помню, как она называлась. Онанаходилась в нескольких милях от побережья, мы добрались туда в экипаже. Чтоэто был за экипаж! Клодия постаралась на славу. Этого и следовало ожидать, номеня такие вещи всегда заставали врасплох. В Варне я заметил, что она опятьпеременилась. Это была моя дочь, но в равной мере и дочь Лестата. Она переняламое отношение к деньгам, а у Лестата научилась тратить их направо и налево. Онананяла самый роскошный черный дилижанс, который отыскался в Варне; на егокожаных сиденьях можно было разместить целый отряд путешественников, не говоряуже о мужчине, ребенке и резном дубовом ящике. Сзади были прикреплены двасундука с самой лучшей одеждой, какую только можно было достать в местныхмагазинах. Огромные колеса на мягких рессорах с пугающей легкостью и быстротойкатили весь этот груз по извилистым горным дорогам. Это было волнующеепереживание. Наши лошади неслись по незнакомой, странной стране, и мернопокачивался дилижанс.