Встать оказалось неожиданно сложно. Ныли все мышцы, разламывалась спина. Это с непривычки, понял Генка, это пройдет, сколько он в госпитале кровать продавливал, конечно, все атрофировалось. Надо пересилить себя, сделать десяток отжиманий-приседаний — и будет полегче. На столе его ждал завтрак и записка: «Вечером буду поздно, забегу к своим после работы. Сашка, отпрыск мой, в гости просится, не возражаешь? В случае чего — звони». И подпись, одна буква: «И». Генку опять охватило странное ощущение, что они с Инночкой женаты уже десять лет, что быт у них давно налажен, и он сам, наверное, даже поднадоел ей за такой огромный промежуток времени. Только все это иллюзии, ни черта они не женаты, он даже не знает, на какой козе к ней подъехать…

На работу он пришел пораньше, получилось так, что как раз, чтобы услышать разговор своего начальства — директора и старшего товароведа. Даже не просто услышать, а подслушать: тетки его не видели, хотя он абсолютно не прятался, стоял себе на дебаркадере, рядом со стопой пустых поддонов, и курил. Разговор двух дам напомнил Генке армейскую учебку: существительных было мало, глаголы и вовсе почти исчезли в гуще «великого и могучего». Общий смысл: как тебе грузчик? Странный парень, не из наших, но схватывает очень быстро. А ты заметила, как он ходит? Как зверь какой-то лесной, вообще, не ходит, а перемещается, в одном месте исчезает — и появляется в другом месте… Генка хмыкнул: дядя Леша их очень долго учил двигаться: бесшумно, незаметно, пользуясь естественными укрытиями и тенями. Въелось, значит, в привычку вошло. Хотя чего удивительного: Генка действительно считает супермаркет вражеской территорией. По крайней мере, пока.

Сегодня выяснилось, что в обязанности грузчика входит еще очень много чего. Пустые коробки порезать канцелярским ножом и связать в стопки, расфасовать по полиэтиленовые пакетам лук, мандарины, апельсины и яблоки, подмести дебаркадер…

К вечеру Генка понял: здесь царит армейский принцип: кто везет, на того и нагружают. Он не возражал. Во-первых, хотел произвести хорошее впечатление, все-таки ему здесь работать, а во-вторых, не собирается же он сидеть в грузчиках вечно. Вот товароведы, например, тоже в торговом зале не стоят, их тоже никто не видит, а работа поденежнее, да и попрестижнее. Наверное.

Он напряженно и старательно запоминал все: запоминал места хранения товара в многочисленных подсобках и кладовках, запоминал названия производителей, запоминал имена коллег, наконец. В тот же день ему сообщили, что пока у него нет напарника, придется работать с одним выходным. Лучше бы, конечно, вообще без выходных… Но пусть он не волнуется, все лишние часы ему оплатят. Насчет директорши Генка еще не понял, но до Татьяны Ивановны, старшего товароведа, уже явно дошло, какое сокровище супермаркету досталось. И пусть. И хорошо.

Звонить Инночке на работу он не стал: хочет, чтобы сын в гости пришел, — замечательно, пусть приходит. Пацана Генка помнил, хороший пацан, умненький, компьютерами увлекается. Если у них с Инночкой действительно что-то получится, с пацаном проблем не будет, они обязательно подружатся.

Он успел немного прибраться, помыть оставшуюся после завтрака посуду, смахнуть пыль с компьютера, за который неделю, а то и больше, не садился. Когда в дверь позвонили, он вздрогнул: у Инночки свои ключи. А кто-то другой сейчас, когда его любимая женщина со своим сыном придут домой, будет некстати. Кто угодно! Но это были они. Инночка и очень высокий темноволосый мальчишка. Генка Сашку узнал с трудом, года два его не видел, Сашка, конечно, вымахал, верста коломенская, почти с самого Генку ростом.

У Сашки на время этого похода в гости как будто отключили способность смущаться:

— Привет, Ген! Ты помнишь, мы на «ты» давно перешли. Тебя дядей называть не надо?

— Не надо, Сань. Пошли ужин колдовать, я только с работы.

С какой такой работы, хотела спросить Инночка, но ее мужчины, (она так и подумала: мои мужчины) уже азартно потрошили холодильник. Имеющийся набор продуктов изумлял неожиданностью. Мужчин этот факт не смутил: решено было готовить пиццу. Чисто теоретически Инночка знала, что пицца — еда бедных итальянских рабочих и крестьян, что в данное блюдо годится совершенно все, что наличествует в доме, лишь бы не тухлое было. Она уселась, открыв форточку, и закурила. Пусть делают, что хотят. Они и делали: терли, смешивали, нарезали что-то и болтали.

…Ген, а на войне страшно? Не-а. А почему? А потому, что сначала ты сам дурак, а все вокруг — это типа «doom», а потом война кончается. Ну, по крайней мере, в моем случае… И слава богу. На хрена нам война, пошла она на… слышал такую песню? Ген, а вот если бы ты был президент, что бы ты делал? А не знаю! Вот не знаю я, что бы я делал. Вывез бы всех лояльных, и великую китайскую стену бы поставил. Я, Сань, не политик, там у тебя тесто как? Да жидкое, как… Прости, мам! А ты муки добавь. Так она не смешивается, одни комки…

Кажется, они поладили. Генка за неделю столько слов с ней не сказал, сколько сейчас с Сашкой наболтал. И настроение у него такое… Такого настроения у Генки Инночка еще не видела: полное ощущение, что они вместе были летом в спортивном лагере, а вот сейчас встретились и общаются в свое удовольствие. Одно слово — мальчишки.

Если бы Инночка знала больше о Генкином детстве, она бы так не думала…

Провожать Сашку пошли вместе. Ребенок митинговал, что в конвоирах не нуждается и прекрасно доберется сам, две троллейбусные остановки всего. Потом вдруг вспомнил:

— Мам, тебе от тети Кати приглашение на свадьбу пришло.

Конечно, вечер, который начинался столь удачно, не мог закончиться без проблем. Всю обратную дорогу Инночка и Генка пререкались, стоит ли идти на эту свадьбу вообще, стоит ли идти Инночке одной, стоит ли идти с Генкой, которого никто никуда не приглашал. С аргументами у обоих была напряженка: оба не знали, чего ожидать друг от друга, кто из них кем себя считает для другого…

В конце концов, Инночка решила, что сбегает одна, отдаст подарок, и вернется. Генка злился на нее: как же так, подруги с детства, пусть идет и веселится, он что, против, что ли? Из-за этой размолвки, пусть и пустяковой, он так и не решился на серьезный разговор с ней. Разговор о своих правах, об их отношениях, о том, как они будут жить дальше. Не получилось как-то разговора. А утром она опять ушла на работу, даже не разбудив его. Хорошо, хоть не обиделась, завтрак на столе оставила. Интересно, насколько она раньше, чем надо, встает, чтобы приготовить ему завтрак?

В конторе было неуютно. На Инночку, что называется, косились. Вот ведь странность: после визита Генкиной матери, как ее там, Раисы Петровны — ничего, не косились, даже сочувствовали, хоть и недолго. А теперь, когда она уезжала и вернулась, но не сразу, а через неделю, даже больше, — смотрели, как на бракованный товар. Никто не поинтересовался Генкиным здоровьем. Никто не спросил, где он. Ветеран — это было как клеймо, как будто она связалась с зачумленным. И ведь никто толком ничего не знал, вот что самое интересное, по крайней мере, никто ничего не спрашивал. Даже Наталка, проработавшая рядом с Генкой пару лет, с Инночкой почти не разговаривала. Это было неприятно.