– Хорошее место. Тихое. Земля здесь недешево стоит. Я вот недавно сюда семью переселил. Зарабатываю в конторе шестьдесят «зеленых» в месяц, могу себе позволить такую роскошь.

Глайдер мягко коснулся грунта возле одного из домов на окраине поселка, подняв в воздух тучу пыли и песка. У соседних домов стояло несколько разнокалиберных и разноцветных шарабанов явно постарше, чем такси Мустафы. Хоаххин приложил правое запястье к эквайринг-терминалу и, набрав комбинацию пин-кода, подтвердил перевод восьми долларов шестидесяти трех центов (включая чаевые за качественное обслуживание) на счет компании владельца такси. Только после этого щелкнул магнитный замок, и, распахнув дверцу кабины, хозяин жестом показал Хоаххину, что можно выходить.

* * *

Со слов Мустафы, он был из древнего и очень уважаемого рода, который основал его прапрадед, переселившийся на эту планету лет примерно двести тому назад. Времена тогда были непростые, все теплые места уже были заняты первой волной мигрантов, хлынувших сюда сразу после Транспортного Прорыва. Его же предок переселился на бесплатном «мясном» танкере и выжил только благодаря своей силе и выносливости. Новоиспеченных граждан Оклахомы называли «колобро» (colour brothers), что означало «цветные братья». Неважно, черные, желтые или красные они были на самом деле, зато они готовы были браться за любую работу. Как правило, это были рудники либо фермы, на которых не торопились вводить высокотехнологическое производство, и потому людей не хватало. А вот он, Мустафа, ньюоклахомец в четвертом поколении, именовался гражданином САК и ценил это звание выше всего на свете.

– Ты так много рассказал мне про историю этого мира, расскажи мне про свою веру.

– Тебе про Иисуса или про пророка Мухаммеда?

– Расскажи мне про то, во что вы верите. Про то, с чем встречаете утро нового дня, про то, с чем вечером предаетесь сну. Неважно, какое имя у вашей веры, расскажите мне про то, что у вас в душе.

Мустафа отхлебнул еще пару глотков изилового компота, которым после плотного обеда угостила их его бабушка Ремеза, задумчиво посмотрел в окно, за которым ветер гнал по улице пыльные волны песка.

– Ты понимаешь, верим мы в демократию. А вот спать ложимся с мыслями о деньгах, которые сможем заработать завтра, и о том, что их, наверное, не хватит, чтобы купить все то, о чем мы мечтали сегодня.

– Значит, ваша вера называется демократией?

– Ты меня запутал, брат. Демократия – это то, в чем мы живем. При чем здесь вера?

– Ну как при чем – вы же в нее верите, – усмехнулся Хоаххин. – У вас даже храмы для этой веры есть, ты сам говорил – муниципалитет называется. И жрецы есть – депутаты. И верховный жрец – президент. И ритуалы вы проводите постоянно – выборы. И если ты против этой веры пойдешь, отлучат тебя от храма ее (поражение в правах), и станешь ты маргиналом и террористом. Или я что-то путаю?

Бабушка Ремеза, неслышно, как тень, вынырнув из кухни, подошла к сидящим за столом молодым людям и, воздев руки к небу, произнесла:

– Святой Вашингтон, прости детей твоих безмозглых за речи крамольные. А ну-ка, Мустафа, идите прогуляйтесь по улице, а то мне бы прибраться здесь. Покажи гостю город, поди, не каждый день у него есть возможность полюбоваться на такие красоты.

– И точно – ты же в полицию собирался! Пойдем, я тебе покажу, где у них офис. Заодно и на центральную площадь полюбуешься. Здесь у нас красота! Есть на что посмотреть.

Пластиковая дверь не успела скрипнуть за их спиной, как они нос к носу столкнулись с двумя дюжими молодцами, судя по форменной одежде и блестящим металлическим бляхам на груди, местными блюстителями порядка. Мустафа, даже не поменяв выражение на лице, заложил руки за голову и повернулся лицом к стене дома. Хоаххин же, напротив, так и остался стоять перед полицейскими, на лицах которых все шире и шире расплывались сияющие улыбки, чем-то напомнившие Острию Копья улыбку на лице длинного бандита, которого он проткнул абордажным тесаком на топливной базе Старого Ворона.

– Ты, Мустафа, молодец, быстро соображаешь, а вот твой дружок, этот серый урод, видать, не местный, правильно нам граждане доложили, что, мол, нужно проявить бдительность, да и ориентировочка есть про упавший тут недалеко аварийный посадочный модуль.

– Билли, это не дружок и не урод, это мой клиент. И мы как раз к вам в офис шли, вот только домой поесть заскочили и сразу к вам.

– Заткнись, Мустафа, никакой награды тебе все равно не причитается, а будешь своей болтовней препятствовать аресту, так мы и тебя прихватим к себе в гадюшник, в смысле – в офис. А уж там-то мы разберемся, кто из вас, зачем и почем. Сам знаешь, поди, бывал. И чтоб ты знал, здесь клиентам делать нечего, вот на «Лас Дуглас» – да, а здесь только уроды могут путешествовать.

Билли, тот, что пошире в плечах, хохотнул низким голосом и протянул в сторону Хоаххина раскрытые наручники.

– Сам с нами поедешь или сопротивляться будешь? – вложив все свое превосходство в интонацию, спросил второй полицейский, которого звали Вили, у Хоаххина.

– Не вижу препятствий, офицер, для продолжения нашего приятного знакомства в вашей компании. Но если мне не изменяет память, при аресте вы обязаны предъявить мне обвинение. Или эта формальность вас не смущает?

– Нас твоя уродливая рожа смущает. А обвинение простое – сопротивление при аресте, ты ведь рук не задрал и мордой к стене не повернулся. Этого у нас вполне достаточно.

Полицейский дисколет, разукрашенный звездочками и разноцветными фонариками, напоминающий рождественскую елку, стоял прямо посередине улицы напротив дома Мустафы. С наручниками на руках и в сопровождении бравых блюстителей закона Хоаххин погрузился в этот веселенький экипаж и расслабился на заднем сиденье. Управление местными силами правопорядка располагалось буквально в трехстах метрах от гостеприимного дома Мустафы, но передвигаться пешком, видимо, было не в правилах полицейских. Времени на то, чтобы прогулочным шагом добраться до их убежища, ушло бы ровно в четыре раза меньше, чем продувка двигателей, маневрирование на узкой улочке с последующим заходом на посадку за бетонным забором заведения.

* * *

– Посмотрим, что у нас тут.

Личные вещи арестанта перекочевали из сумы на стол шерифа полиции дистрикта.

– Термос с бурдой, наверняка наркота, ножичек для вскрытия чужих сумок, фонарик для ночных посещений чужого частного жилья, портмоне с остатками награбленного.

Двадцатипятицентовик, вывалившись через протертую дырку кошелька, жалобно звякнул о столешницу перед носом шерифа и начал быстро описывать короткие круги. Шериф размашисто шлепнул его ухоженной розовой ладошкой и обратился к патрульным:

– Если орел, будем мутанта колоть на прошлогоднее убийство старого алкоголика Кью, которого нашли в мусорном баке на пустыре братьев Панянски. Если решка, отправим чистить свинарники к тетушке Бомбардье. А если будет стоять на ребре, сдадим его миграционщикам из Лайкед-Сити.