– Да, ты прав, мы явно не подружимся, – сказала я бесцветным голосом, выключая огонь и вытирая руки. – Кинь апельсиновую цедру в карамель, когда перестанет кипеть, и накрой крышкой.

Створки раздвижной двери закрылись за мной с оглушительным стуком. Тело казалось ватным, а внутренняя поверхность рук нестерпимо зудела, напоминая о том, как близко я подошла к запретной черте. Неужели меня так сильно разозлили слова Джефферсона? Или меня разозлила та точка, которую он поставил в наших отношениях, не дав мне и шанса? Джефферсон был единственной семьей Коула, и, как любой девушке, мне хотелось снискать ее одобрение…

А этой семье хотелось лишь моей смерти.

– Ты куда? – спросил Коул, успев схватить меня за запястье, когда я проносилась мимо, застегивая на лету дубленку.

– Забыла о самой важной части Модранехт, – соврала я. – Собрать еловые ветки. Из них нужно сделать йольский венок. Это часть ритуала.

– Их нужно собирать именно ночью? – нахмурился Коул.

– Да, именно ночью.

Все это время он, как я и ожидала, караулил под дверьми кухни. Потому вряд ли бы поверил в то, что со мной все в порядке. Коул даже не стал спрашивать об этом, чтобы не услышать в ответ очередную ложь. Лишь его челюсть сжалась, а взгляд запылал, найдя в дверной щели Джефферсона, мешающего карамель с довольной ухмылкой. Мне не хотелось становиться причиной их скандала (опять), да и голова гудела, требуя свежего воздуха. Мягко вытянув свою руку из цепких пальцев Коула, я клюнула его в щеку, надеясь тем самым задобрить.

– Я хозяйка этих лесов. В них мне нечего бояться. Пятнадцать минут, не больше.

– Телефон с собой возьми, – вымученно попросил Коул, пихая мне в карман свой старый смартфон. – Так спокойнее.

Я закатила глаза, показывая чернильную метку под съехавшим рукавом, которая работала лучше всякой мобильной связи, но спорить не стала.

Ночь на дворе стояла что ни на есть темнейшая. Я нырнула в нее, шепнув «Мерцают светлячки» и озарив снежную тропу уютным зеленоватым свечением. Уже спустя несколько минут ходьбы мне действительно стало легче. Беспокойство, тоска и ярость ломались, как ломался и хрустел снег под моими ногами. Ради еловых ветвей мне пришлось обойти особняк и спуститься к берегу серого озера, покрывшегося хрупким стеклом льда.

Вправо от него уходила протоптанная дорога, выложенная сугробами: она уходила в лес так глубоко, что по ней можно было дойти до Шарлотта. Там же, если зайти за кусты шиповника и всмотреться в просветы между гроздями красных ягод, можно было разглядеть угловатый гранит, служащий мне указателем. Он торчал из промерзлой земли: идеально прямоугольный, цвета шафрана с серебром, что оплетал его тонкой рыболовной сетью. На камне не было ни имени, ни даты, но магией был выбит трикветр – единственное, чего он был достоин. Хуже, чем церемониальное сжигание на воде, но лучше, чем ничего. Расположенное на отшибе и с маленькой трещинкой в уголке, похожей на ту, что однажды дал его рассудок.

Надгробие моего брата-близнеца.

– Здравствуй, Джулиан, – бросила я, барахтаясь по пояс в снегу, но упрямо пробираясь дальше к заветной еловой опушке. – Пока, Джулиан.

Надгробие быстро скрылось за моей спиной, и надобность в заклятии светлячков отпала: блуждающие огоньки уже были здесь, облепив стаей священные деревья. Они подсвечивали их у корней, как всполохи пожара. Аромат застывшей смолы и еловых иголок окутал меня, отогревая изнутри. Очевидно, огонькам он тоже нравился: они стрекотали, собравшись в лесу на праздник духов, и любовались звездным небом, которое, согласно преданиям, в эту священную ночь принадлежало Дикой Охоте. Все встречали рождение Короля Дуба… Даже души утопленников и забытые боги.

Я протиснулась между пнями и схватилась за сучок ближайшего дерева. Лишь подпрыгнув несколько раз, мне удалось отломать пару сухих веток. Из-за блуждающих огней лес светился и шипел, напоминая пузырьки игристого вина в бокале. Духи почти не замечали меня, танцуя под музыку зимы. Вспомнив опасения Коула, я невольно хихикнула в воротник дубленки: ну как здесь может быть страшно или опасно, когда столько магии просачивается из-под земли и кружит рядом, воплощая в реальность древние сказки?

Одна ветка. Две ветки. Три… Интересно, этого хватит для венка?

– Свиной чертополох!

Я снова подпрыгнула, но уже от неожиданности. Трель телефона, донесшаяся из моего кармана, заставила огоньки возмущенно взвизгнуть. Они подняли своим криком пургу, и та ударила мне в лицо, заставляя закрыться одной рукой, пока вторая судорожно искала в кармане вопящий мобильник. На его горящем экране отображалось имя Коула. Кажется, я не заметила, как слишком увлеклась сбором веток и просрочила обещанные пятнадцать минут.

– Эй, что такое?! Вы куда? Не бойтесь, это же просто телефон!

Не успела я ответить на звонок, как все огоньки, что обжились на еловой опушке, разом угасли, будто ветер затушил свечное пламя. Лес погрузился во мрак, и я вместе с ним. Выронив еловые ветки, я выставила вибрирующий мобильник перед собой, пытаясь понять, что так напугало огни. Неужели я?

Телефон помигал зернистым светом, скудно рассеивая мрак, и вдруг замолчал. В тот же миг, едва грянула тишина, за сугробом надломился куст можжевельника. Кто-то перешагнул его, бредя по-медвежьи неуклюже, но уверенно, будто четко зная, куда держит путь.

Наутро там проступят багровые пятна, и ничего уже не будет так, как прежде.

Скатившись со склона и перемолов собою все заросли брусники, мне в руки упала Ферн. Кровь, пузырящаяся на ее подбородке, залила мою дубленку, пока она повторяла снова и снова, прижавшись к моей груди:

– Кости-кости, леденцы… Он идет… идет. Паутину он плетет… Кости-кости, леденцы.

Когда она вторглась в мою жизнь в первый раз, самый дорогой мне человек чуть не потерял все. Во второй раз брат этого человека продал ей свою душу. В третий мы обе чуть не погибли в иллюзорной пустыне. Четвертый раз вспоминать без содрогания и вовсе было невозможно – тогда она фактически отняла у меня Верховенство и чуть не отняла саму жизнь.

Проверять, что она уготовила мне на пятый раз, я была категорически не настроена, но почему-то все равно тащила ее на себе, через сугробы и поваленные деревья. Тянула за руки, цеплялась за рваную куртку-лохмотья, хотя сама едва волочила ноги. Мы вместе проваливались под снег. Руки вконец заледенели, когда мне все-таки удалось затащить нас обеих на крыльцо и, чудом не свалившись, постучать в дверь.

– Самый ужасный гостинец, какой Йольский кот только мог нам принести, – справедливо подметила Тюльпана, застыв на пороге. Несколько минут она отказывалась впускать нас, демонстративно облокотившись о дверную ручку. – Нет, Одри, нет! Скажи, что это шутка. Брось эту гадость там, где взяла! – Тюльпана скривилась, будто я предложила ей свою пережеванную жвачку. – Посмотри на нее! Это явно какая-то проказа. Вдруг она заразная?! Мы не можем впустить ее после всего, что она сделала!