– Хватит выпендриваться, – разозлилсяИлья, – если растеряешься, я через «ухо» подскажу, а сейчас… – Не договорив,Сунс вытолкнул меня за дверь.

«Зачем ты, Иван Павлович, согласился статьосновным участником шоу?» – молнией пронеслась в мозгу мысль, но было поздно, яочутился в омерзительно пахнущем отбросами помещении. Я стал вглядываться вприсутствующих. О чем меня не предупредили, так это о том, что в «Каторге» нетэлектричества. На столиках мерцали тусклые керосиновые лампы, лицаприсутствующих тонули в клубах сизого дыма. Похоже, в шалмане отсутствует ивентиляция, смог стоит стеной. Впрочем, вполне вероятно, что для пущей«красоты» администрация специально пускает в зал дым, в подсобном-то помещенииесть кондиционер.

Я опустил глаза и обрадовался: вот и Мамзель.Прямо по курсу виднелись женские ноги, обутые в белые сапоги-ботфорты назолотых каблуках.

Внезапно меня охватил азарт. За всю свою жизнья ни разу не дрался в трактире, с детства предпочитал решать конфликтывербально. Вам это может показаться странным, но среди моих друзей нетхулиганов, мне никогда не приходилось доказывать свою правоту при помощи «кулачных»аргументов, разве что в очень юном возрасте. Я не сохранил никаких воспоминанийо драках, а вот слова отца: «Ваня, воспитанный человек всегда сумеет найтиобщий язык даже с каннибалом» я никогда не забываю и старательно следую им. Носейчас мне почему-то показалось, что это забавно – поучаствовать в розыгрыше! Вшкольные годы я играл в спектаклях, получал главные роли и снискал успех уместной публики. Одно время я даже грезил о профессиональной сцене, хотел пойтиучиться во ВГИК или в ГИТИС. Все-таки во мне течет кровь Николетты, генымаменьки усиленно толкали меня на подмостки сцены. Но отец объяснил мне моезаблуждение.

– Актер – зависимая профессия, – сказалон. – Тебе может повезти, ты станешь популярным, а ну как не придет удача?Не найдешь своего режиссера? Имей в виду, Ваняша, творческие профессии делятсяна первичные и вторичные.

– Это как? – не понял я.

Отец улыбнулся:

– Певец исполняет песню, но кто-то долженпридумать слова и музыку! Следовательно: поэт и композитор первичны, аисполнитель вторичен, он всего лишь старательно озвучивает созданное другими.Писатель, драматург первичны, режиссер, актер вторичны. Понимаешь, дружочек?Лучше оказаться в стане первичных, они менее зависимы. В конце концов, всегдаможно писать, складывать рукописи в ящик и чувствовать себя не понятымсовременниками, а вот танцевать, петь или актерствовать в стол не получится. Намой взгляд, нет ничего печальнее нереализованного лицедея. Лишенный сцены, онначнет играть в жизни.

И я, поверив отцу, отправился учиться написателя, но я определенно обладаю талантом артиста и сейчас легко докажу это.

Глубоко вздохнув, я решительно шагнул кобладательнице белых ботфортов с золотыми каблуками.

Перед тем как начать импровизацию, ямашинально окинул глазами стол. В двух помятых алюминиевых мисках лежал салат«Оливье» самого жуткого вида, на газетке распотрошенная вобла, полупустаябутылка из-под пива российского производства. Кружки, в которые, похоже, налитасамогонка, куски черного хлеба, головка чеснока…

– Тебе чего? – спросил Жорж.

Лица актера не было видно, сизый дым закрывалфизиономии и плечи присутствующих, а вот столики и ноги были хорошо различимы.

– Заткнись, – рявкнул я, – молчи,пока жив, морковка!

Не успев упомянуть корнеплод, я сообразил, чтоперепутал овощи, и живо поправился:

– То есть редиска!

Жорж вполне натурально ойкнул, а Мамзельвизгливо заверещала:

– Вау, обожаю «Каторгу», каждый раз новыйприкол!

– Сегодня это не прикол, – рявкнуля. – А ну, отвечай, с кем время проводишь?

– С Костей, – ответила Мамзель.

– Какое право ты имеешь с ним разгуливать?

– Но…

– Я возмущен!

– Простите…

– Изменщица!!!

– Я… – попыталась ответить Мамзель, оченьубедительно изображая изумление.

– Офигеть! – вклинился в диалогЖорж. – Ты, ваще, кто?

И тут я вжился в роль хулигана целиком иполностью, я поймал волну, оседлал ее и понесся на гребне ударившего в головуадреналина.

– Здесь задаю вопросы я! Вывез девушку изпровинции, отмыл, откормил, одел, обул, а она теперь с другими по ресторациямшляется, – прошипел я и, вспомнив о полученных от Ильи указаниях, схватилмиску с салатом и вытряхнул ее на колени Мамзель, потом сцапал бутылку ссамогоном и выплеснул содержимое на Жоржа.

Парочка завизжала, Жорж вскочил и ринулся наменя, я выставил вперед сжатые кулаки, попал во что-то мягкое, податливое,сильно ушиб большие пальцы и услышал звук глухого удара. Жорж мастерскиразыграл падение.

В зале зашумели, присутствующие явнообрадовались драке. Мамзель засучила ботфортами и завизжала фистулой:

– Помогите, охрана!

Из тумана материализовалось двое парней вгрязных лохмотьях, я слегка удивился, о секьюрити в сценарии не было ни слова,но поскольку спектакль шел без репетиций, возможны накладки, перестраиватьсяпридется на ходу.

Я схватил стул, поднял его над головой изаревел, как разбуженный медведь:

– Прочь отсюда, смерды!

Уж и не знаю, из каких глубин памяти всплылапоследняя фраза? Может, во мне ожила родовая память бояр Подушкиных?

Охранники отступили, я, испытывая нервноевозбуждение, вцепился в Мамзель и стал трясти ее, как грушу, приговаривая:

– Надеюсь, теперь ты понимаешь, что нашиотношения закончены!

Девица отчего-то молчала. Чем сильнее я еетряс, тем податливее становилась она.

– Идиот, – шепнул кто-то мне вухо, – это не она!

От неожиданности я отпустил жертву и спросил:

– Кто тут?

Ответа не последовало, Мамзель внезапносвалилась со стула на пол, я увидел ее лицо и чуть не лишился чувств.

На грязных досках лежала не певичка,возжелавшая пиара и рекламы, а абсолютно неизвестная мне бабенка лет этаксорока.

В полнейшей растерянности я присел возлелишившейся чувств дамы и только тут понял трагизм случившегося. Не хочется,конечно, признавать, но в последний год мое зрение стало терять былую остроту,а в «Каторге» стоит темень вкупе с туманом. Лиц присутствующих не разглядеть,меня ввели в заблуждение белые ботфорты, вот я и напал на ни в чем не повинныхлюдей.