– Кто?

– А погибель моя. Или живым захватят. В плен не хочу. Хуже смерти. Не посылай, товарищ старший лейтенант. Я тебе лучше в другой раз отслужу.

– Пулемётчики же там, Звягин. Ребята наши.

– Не поможем мы им уже. Не поможем. Зря уходили оттуда. И комиссара нашего, видать, убило, и всех, кто с ним пошёл. На самый обух они попали. И зачем мы оттуда ушли? Хрен бы они там нас взяли. В овраге…

Связист говорил то, о чём сейчас думал и Нелюбин. Погубил их комбат. Где его Седьмая? Нет её. Растащил на три части. И всех нас, частями, и накрыли. Послушал… Кого я послушал?

Стрельба теперь быстро смещалась к горловине оврага. Видимо, немцы уже перехватили выход к берегу. Вот, ёктыть, и дождались смены… Пришла поддержка…

Во рту пересохло. Нелюбин отвинтил колпачок фляжки, глотнул воды и машинально протянул Звягину. Тот нежадно приложился раз-другой и вернул фляжку, сказал:

– Ты, командир, не думай, что Звягин струсил. Тут другое…

Незачем его посылать в овраг, подумал Нелюбин. Солдат на передовой свою судьбу за версту чует. Однажды, уже за Вытебетью, брали одну деревеньку. Трое суток немец держал их на том рубеже, не давал продвинуться вперёд ни на шаг. Раз поднялись, другой, третий. В ротах уже по десятку убитых и столько же раненых. Куда к чёрту дальше лезть? Вызвали артиллерию. Покидали «боги войны» снарядов, но негусто. Так жадная хозяйка гостям блины маслит. Опять поднялись. Пошла и Седьмая. Нелюбин, как обычно, побежал по траншее, чтобы посмотреть, не прижало ли кого страхом в ячейке. И точно, в дальней ячейке увидел солдата. Солдат знакомый. В роте воевал давно. Хороший солдат. Добросовестный. Но что-то его в этот раз ухватило за гузку. Может, и правда, почуял что? Что ж ты, сукин сын, сказал ему Нелюбин, а ну, марш догонять товарищей! А тот ему в ноги: «Не пережить мне, товарищ старший лейтенант, этой атаки! Убьют! В голову пулей убьют!» – «Пойдём, браток, рядом! Одна судьба!» – уже спокойнее, но с той же твёрдостью и непреклонностью приказал ему Нелюбин и помог вылезть из окопа. Побежали. Солдат тот примерно одних с ним годов. Не особенно молодой. Догнали они цепь. А тот бледный весь, бежит, задыхается. Как старик. И зацепились они за край деревни. Захватили несколько домов и овины. Залегли. Начали окапываться. А тут танки пошли, «тридцатьчетвёрки». Сила! Подавили они огневые точки, пошли в глубину. Рота осталась немцев из домов выкуривать. И вот уже, считай, дело сделано. Последний сарай ребята гранатами закидали. Оттуда трое выскочили, все оборванные, в крови. Руки вверх тянут, трясутся. Третьим шёл офицер. Вытащил пистолет из-за голенища, вроде как сдаётся, и вдруг вскинул его и выстрелил. Может, в него, в Нелюбина, в командира он и стрелял. Потом проверили его пистолет: магазин – пустой, один патрон у него всего был. А попала пуля в стоявшего рядом солдата. В того самого, которого полчаса назад он вытащил из ячейки на исходных. Прямо в лоб. Офицера того сразу прикладами забили. Никого Седьмая в той атаке не потеряла, кроме того солдата. Потому, может, и запомнился.

Да нет, не потому…

Бой сместился на берег.

– Каюк, старшой, батальону. Всей оравой навалились. Сейчас и за нас примутся. Надо что-то делать.

Со стороны оврага бежали трое. В одном из них Нелюбин узнал миномётчика Емельянова. Они перебегали трюшком, держась гряды оставленных «юнкерсами» воронок. Куда они бежали? Должно быть, к лесу. Но до леса надо было пересечь дорогу. А по дороге то и дело носились мотоциклы и бронетранспортёры, подбрасывая к берегу свежие силы. Солдаты бежали уже сами по себе. Такие бега Нелюбин знал. Знал и то, чем они кончаются.

– Звягин, – указал на бегущих Нелюбин связисту, – давай впереймы. Заворачивай их сюда. Куда они полезли?

– Это я мигом, – отозвался Звягин и начал торопливо подтягивать ремешок каски.

– Возьми винтовку у фрица.

Звягин наконец отпихнул от себя свою изувеченную винтовку и, перевернув тело немца и высвободив его карабин с плоским штыком, на котором несколько минут назад едва не повис, прыгнув вслед за ротным через завал, ловко подхватил его за ремень, перекинул на руку и отвёл затвор. В патроннике блеснул патрон с пулей.

– Ну, старшой, я пошёл. Прикрой нас, если что.

– Пока тихо. Веди их сюда, а я поищу тут. Может, есть кто живой.

Немцы, которых они выбили внезапной атакой за излом траншеи, пока ничем себя не обнаруживали. Палили в сторону реки. Видно, считали, что здесь после короткой и ожесточённой рукопашной схватки никого не осталось. Во всяком случае, им было не до малочисленной группы старшего лейтенанта Нелюбина, которая, вопреки здравому смыслу, вдруг покинула овраг и атаковала завал в ближней траншее.

Вскоре за изгибом траншеи, в перелеске, послышались характерные хлопки: подвезли миномёты, тут же, холодея сердцем, узнал эти звуки Нелюбин. Он протиснулся между вырванным из земли искорёженным ивовым матом и телами убитых, заглянул в ячейку. Там сидел на корточках, уткнувшись каской в плетёный мат, немецкий стрелок. Нигде никого. И тут из тёмных устьев землянки потянуло махорочным дымком и вроде послышались голоса. Если в землянку набились раненые, то сейчас для них они – лишняя обуза. Но и раненых не бросишь.

– Эй, в землянке! Выходи! – тихо окликнул он.

Там затихли. И через мгновение, шаркнув по сухим ивовым прутьям, из чёрного зева землянки в траншею вылет какой-то небольшой предмет и волчком завертелся под ногами Нелюбина. Прежде чем мозг успел определить брошенный ему под ноги предмет и подать сигнал об опасности, тело Кондратия Герасимовича сгруппировалось, казалось, оно сжалось до размеров того самого предмета, который волчком вертелся на дне траншеи, издавая зловещее шипение замедлителя-воспламенителя, и пружинисто выпрыгнуло за бруствер, распласталось по земле осенним серым листком. Взрыв тряхнул ивовые маты, осыпал ротного землёй. Он отряхнулся, огляделся и пополз к землянке верхом. Если они бросят ещё одну гранату, то она полетит туда же, в траншею. Немцы устраивали свои землянки и блиндажи несколько иначе. И вход, как правило, вырезали с зигзагом, с тупиком, а потом ещё ступенька вниз. Так что бросавшему гранату пришлось подползать к повороту. А из-за поворота, да когда над лазом нависает козырёк накатника, вверх гранату не бросишь.

– А ну вылазь! Гранатомётчики, ёктыть! А то и я сейчас вам брошу! – окликнул Нелюбин и постучал затыльником приклада по бревну накатника. – Живо всем в траншею!

Из чёрного зева показалась голова в родной красноармейской каске и удивлённо произнесла:

– Ротный?! Ты?! А мы думали…

– Сколько вас? Кто старший? Раненые есть?

– Старший вроде я – младший сержант Пиманов. Со мной трое моих бойцов: Морозов, Шилин и Чебак. Все ранены. Вот ждём…

– Чего ждёте? Когда германец вас на кофей пригласит? Оружие не бросили? Двигаться можете?

– Да движимые вроде все. Перевязались вот. Оружие при нас.

Младший сержант Пиманов был незнакомый. Или из пополнения, которое поступило в роту накануне форсирования Днепра, так что Нелюбин не успел запомнить этого отделённого. Или из тех рот, которые были потоплены пикировщиками вчера утром. Выяснять его принадлежность было некогда, и Нелюбин приказал выходить всем в траншею.