Тут из палатки выбрался Никса Маколей, увидел их обоих, и зеленые глаза его просияли, а на лице мелькнула счастливая мальчишеская улыбка, сразу же сменившаяся, правда, серьезным и сосредоточенным выражением.

– Прекрасное животное, – сказал он, с полным одобрением разглядывая коня. – И меч… отлично!

Он быстро вытащил меч из ножен, примерился к рукояти и несколько раз взмахнул им. Рот его был сурово сжат, но на скулах проступил румянец, а светлые, почти белые волосы растрепались, сделав короля похожим на мальчишку.

– Отменное оружие!

Босоногий колдун крепко и сердито почесал в затылке и отошел в сторонку, чтобы не мешать воинским упражнениям.

– Там еще и доспехи имеются, – буркнул он. – Нелишне бы примерить!..

Хорас лишь мельком глянул на вошедшую принцессу и сразу снова отвернулся к окну, всматриваясь в тонкую струйку дыма, поднимавшуюся к небесам из близлежащей рощи. Так, стоя к Маэлиналь спиной, он и выслушал просьбу выпустить из заточения Баламута Доркина. А выслушав, решительно покачал головой.

– Нет, принцесса. Этого вашего придворного я отпустить не могу. Он – человек опасный. А мне сейчас не до того, чтобы присматривать за ним. Может быть, после… когда я уже стану вашим супругом, и он не посмеет покуситься на избранника своей госпожи.

Он наконец отвернулся от окна и бросил, ухмыляясь:

– Да и тогда я прежде хорошенько подумаю.

Принцесса Маэлиналь, стараясь не подавать вида, как огорчил ее отказ, холодно спросила:

– Могу ли я в таком случае хотя бы повидаться с ним?

Хорас окинул девушку восхищенным взглядом, от которого по телу ее побежали мурашки.

– Как вы прекрасны сегодня!.. Нет, любовь моя, и это мне не угодно.

– Но могу я, по крайней мере, убедиться в том, что он еще жив?!

– Вчера еще был жив, как вам должен был доложить ваш верный паж. Так отчего бы ему не быть живым и сегодня? Не настаивайте, Май. Мне, право, нынче не до женских капризов.

Лицо принцессы совершенно окаменело.

– Могу представить, сударь. Если вам до свадьбы уже не до женских капризов, то что же будет после?

– После… о, после! – оторвавшись от своего наблюдательного поста, он стремительно приблизился к ней, и девушка едва удержалась, чтобы не отшатнуться. – Блаженное после! Я весь буду ваш, принцесса, и уверяю вас, вы сможете вертеть мною, как захотите… во всяком случае, на первых порах.

Он, усмехаясь, заглянул ей в глаза.

– Вы бледнеете, моя дорогая. Волнуетесь, как бы ни старались это скрыть. Пора бы вам уже привыкнуть к этой мысли. Времени осталось совсем мало.

Хорас показал в сторону окна.

– Он уже здесь, красавец Маколей! Мы встретимся сегодня же. И вы должны понять – я сам волнуюсь. Я трепещу в предвкушении чудного мгновенья, когда исполнится мое заветнейшее желание. И мне хочется даже оттянуть этот миг, наслаждаясь… а заодно заставить поволноваться Маколея. Ему это не пойдет на пользу.

Принцесса, однако, всем своим видом выказывала полное безразличие к участи молодого короля.

– Я в последний раз прошу вас, сударь, – отпустите Доркина.

– Нет, – отрезал Хорас, перестав улыбаться. – Мне не нужны интриги за моей спиной в самый неподходящий момент.

– Я запрещу ему вмешиваться во что бы то ни было…

– Я верю вашему слову, принцесса, но не настолько. Вы не можете не желать мне поражения.

Он умолк и некоторое время, не отрываясь, смотрел в глаза Маэлиналь. Неожиданно на лицо его легла тень, взгляд сделался глубоким и печальным – взглядом бесконечно измученного человека. Брови сошлись на переносице, скорбная складка пролегла у рта, плечи опустились… преображение было столь полным, что пораженная принцесса на миг забыла, кто стоит перед ней, и не сознавала ничего, кроме полноты страдания, носимого в душе этим существом, словно тяжкое бремя.

– Ведь это так, – тихо сказал Хорас. – Смешно было бы думать иначе. Откуда вам знать, что это такое – быть отверженным и среди людей, и среди собственных сородичей, откуда вам знать, что такое вечно неутоленное желание и зависть, и злоба… и страх. Ваш страх передо мною – ничто в сравнении с тем страхом, который я ношу в себе, страхом так никогда и не узнать, что такое истинная жизнь и все то, что вы называете радостью! Быть сотворенным – кем-то, когда-то – в виде существа нечистого, угрюмого и полного страшной, ни к чему не применимой силы – зачем? Вот вопрос, на который я боюсь никогда не узнать ответа. Вы не можете меня любить, принцесса, но если бы вы знали, насколько я не могу любить вас, вы бы ужаснулись. Я – порождение тьмы и хаоса, но и во тьме, и в хаосе существует некое подобие покоя, некая самодостаточность, и даже в этой малости мне отказано – я обречен на неистовое стремление ко всему тому, чего я не знаю, чего мне знать не дано. Судите меня, если можете, вы – чистое и гордое человеческое дитя, дитя того, кого вы называете Богом! Я – не Его дитя. У меня своя дорога, и я пройду по ней до конца.

Он вскинул голову, и по лицу его вновь пробежала уродующая гримаса нетерпеливого желания, сменившаяся обычной неприятной и насмешливой улыбкой.

– Вам меня не понять. Идите к себе, сударыня. Из окна вашей спальни прекрасный вид… надеюсь, вы получите удовольствие, наблюдая за ходом сражения.

И Хорас отвернулся к окну, давая понять, что разговор окончен.

Принцесса же Маэлиналь, действительно не понявшая и половины из сказанного, но испуганная и ошеломленная, опустилась на ближайшее кресло, чувствуя себя не в силах сделать ни шагу.

* * *

Баламут Доркин, не веря своим ушам, смотрел на чатури, и кулаки его медленно сжимались.

– И ты молчал столько времени! Ах, птичка… чтоб тебе провалиться!

– Я не хотел снова оставаться один, – покаянно забормотал чатури. – Я все врал, будто ты мне надоел. Ты мне нравишься. Хорас все равно не дал бы тебе уйти… а я так долго сидел тут в одиночестве!

– Мало! – без малейшего сострадания рявкнул Баламут. – Будь моя воля, я бросил бы тебя в подвал, в колодец… шею бы тебе свернул вот этими руками! Столько времени потеряно!

Он потряс перед клеткой стиснутыми кулаками и, не находя больше слов, да и не желая терять ни минуты, кинулся к железной двери, на ходу вынимая кинжал из ножен. Он постучал в нее сначала рукояткой кинжала, затем, повернувшись спиной, принялся колотить ногою. Дверь отзывалась гулким грохотом.

Чатури следил за ним, припав к прутьям клетки, и в круглых глазах его светилась тоска.

– Такая безделица, – выплевывал сквозь зубы Баламут, без устали работая ногой, – такая вшивая чепуха! И я сидел тут дурак дураком… ну, подожди, птичка! Я еще доберусь до тебя… я тебе крылышки пообрываю, перышки повыщипываю!